Жанна Швыдкая - Метаморфоза. Декалогия «Гравитация жизни»

Ранним утром следующего дня мы с мамой и татом вышли из подъезда нашего дома и быстрым шагом направились на автовокзал – в 5:30 отправлялся первый рейсовый автобус в Киев. Рассвет ещё не проклюнулся, и тёмные силуэты свечек-девятиэтажек вдоль улицы Героев Днепра провожали меня тусклыми фонарями над подъездами. Не осознавая важности момента, я шла по раскрошившемуся тротуару, привычно перешагивая через знакомые ямы и огибая вспученные корнями деревьев бетонные плиты, – всё как обычно, словно я направлялась не в новую жизнь, а к бабушке на огород картошку копать. За всю свою жизнь родной Каневский район я покидала всего несколько раз: когда поехала в пионерский лагерь, когда всей семьёй мы выбрались на Азовское море, со школьными экскурсиями в Ленинград и Прибалтику да в соседний район в поисках «туфель для Золушки» на школьный выпускной вечер. Каждое такое путешествие однажды закачивалось, и я вновь возвращалась в родительский дом, в тесную детскую комнату, которую все эти годы приходилось делить с младшей сестрой. То, что на этот раз всё иначе, я пока не осознавала, хотя и мечтала об этом последние несколько лет.

Ровно через три часа, пропетляв пыльными дорогами окрестных сёл и городков, красный «Икарус» прибыл на конечную остановку. Пока родители доставали чемодан и сумки, я осмотрелась. Старый одноэтажный автовокзал чем-то напоминал автовокзал в Каневе и казался уставшим карликом ушедшей эпохи. Заметив столь явное сходство, я невольно улыбнулась. Моё внимание привлекло тёмно-серое здание Житнего рынка через дорогу. Ничего подобного раньше я не видела. Вздыбившийся исполин в стиле советского конструктивизма настолько отличался от исторической архитектуры вокруг, что казался грандиозным инопланетным кораблём, прилетевшим из далёкой галактики и приземлившимся в центре Подола. В изумлении я не заметила, что стою прямо на рельсах, и лишь когда тато потянул меня за руку, я наконец услышала настойчивое дребезжание подъезжающего трамвая. Поливальная машина обдала брызгами переходивших улицу прохожих, и словно по чьей-то команде одновременно рванул ревущий рой машин. Конечно, о том, что в больших городах движение регулируют светофоры, я знала и даже видела их «вживую», когда ездила с классом на экскурсию и с родителями на море, но что теперь мне придётся ходить по улицам и подчиняться их командам, поняла лишь сейчас, едва не попав под трамвай.

Во время вступительных экзаменов жить мне предстояло у нашей родственницы, тёти Жени, а после зачисления в институт я рассчитывала получить общежитие. Тётя Женя приходилась женой двоюродного брата моей родной бабушки Гали – дедушки Григория, умершего много лет назад. Несмотря на родство, назвать её бабушкой я так ни разу и не осмелилась, предпочитая обращаться «Евгения Ивановна» или «тётя Женя», – уж очень она отличалась от привычного для меня образа сельской бабушки шестидесяти лет. Несмотря на излишнюю полноту, являвшуюся, как мне казалось, следствием привычки вкусно готовить и профессии повара-кондитера, выглядела тётя Женя весьма элегантно. Густые завитые тёмно-каштановые волосы были всегда уложены в причёску, а бессменного цвета тёмной сливы помада сопровождала даже выход в магазин. Каждое утро она эффектно наносила на шею и запястья капельку любимых духов «Красная Москва», и даже после принятия ванны аромат шлейфом следовал за ней. Шёлковый шарф, модная шляпка в цвет пальто и дамская сумочка с перчатками удачно завершали образ столичной вдовствующей дамы зрелых лет достатка чуть выше среднего.

Тесные родственные связи с тётей Женей, как и с другими родственниками, мои родители не поддерживали, ограничиваясь телеграммой на юбилей и почтовыми поздравительными открытками к праздникам. Они считали, что навязываться другим людям неприлично, поэтому видела тётю Женю я всего один раз в раннем детстве, когда они с дедушкой Гришей приезжали к бабушке Гале в село, после чего несколько дней гостили у нас в Каневе. После смерти супруга вспоминать о его сельских корнях тётя Женя особо не стремилась, да и престижа в те годы это не придавало. В общении она тяготела к столичной интеллигенции, окружая себя академиками, профессорами, полковниками и врачами, а также лицами весьма почтенных должностей в эпоху товарного дефицита. По одному её щелчку они слетались на её сочные беляши с мясом и трёхъярусный медово-ореховый торт со сметанным кремом. Рецепт этого торта она создала много лет назад и за все годы ни разу никому свою кулинарную тайну не раскрыла. Заготовки медовых с орехами коржей она выпекала заранее и сразу с запасом на два торта. Упакованные в лощёную бумагу и полотенца, янтарные коржи хранились до трёх месяцев, не теряя ни своей мягкости, ни густого медового аромата. Сметана для крема покупалась только домашняя, на рынке у проверенного продавца, чтобы не испортить торт посторонним привкусом. В течение нескольких дней и без того жирная сметана отдавала через марлю остатки жидкости, после чего её вручную сбивали, превращая в маслянистый крем. Коржи перемазывались, этажи торта прочно скреплялись деревянными палочками, и, наконец, наступала пора волшебства – торт украшали. Боковины и основание каждого этажа выкладывались цельными половинками слегка подрумяненных грецких орехов, после чего густым шоколадным кремом при помощи кондитерского шприца тётя Женя артистично рисовала причудливые узоры с завитушками. Когда крем получался слишком плотным, она заменяла шприц полиэтиленовым пакетом из-под молока, выдавливая тонкую ленту через фигурный разрез в уголке, и рассаживала по ярусам аппетитные розочки. Ни в одну из возможных картонных коробок готовый торт не помещался, поэтому его укладывали на большой круглый поднос, сверху накрывали высокой широкой кастрюлей и, установив внутри специальные фиксирующие распорки, перевозили даже в самолёте, когда тётя Женя ездила в Волгоград к племяннице на свадьбу.