Амелия Хайруллова - Дневник одной жизни меня

Мне не верилось, что я когда-то был этим радостным мальчишкой…

Куст малины был пройден мной насквозь. Я сделал еще несколько шагов и вдруг увидел невдалеке тропинку. Она шла ко мне навстречу, плавно заворачивая вправо. Я ступил на дорожку. Трава была немного примята, на ней блестели алые капли… «Кровь?» – подумал я. Пробиваясь через царапающие ветки с колотящимся от радости и волнения сердцем я шел по этой странной тропе. Вот проблеснула среди листвы копна рыжих волос; я резко раздвинул ветви и увидел мертвеца. Ужас хлынул в мое сердце и я еле сдержал крик. В голову бросилась кровь, затошнило. Застыв в неестественной позе, вжав левую руку в грудь, по которой расползлось алое пятно, мужчина лет тридцати пяти, рыжий и мертвенно-красивый лежал на окровавленной траве, уставив стеклянные глаза в никуда. Я отшатнулся на несколько шагов назад, а потом побежал со всех ног, спотыкаясь о корни и поминутно падая, побежал по тропинке, проделанной этим уже мертвым мужчиной. Судорожно дыша, я выбрался к началу тропы на опушку леса. Передо мной раскинулось поле… поле битвы. Я ступил на выжженную пожелтевшую траву. Небольшое поле было окружено густым лесом. На нем, видимо, был сенокос, но сейчас лежали тела убитых людей. Навалившись друг на друга, застыв с косами и граблями в руках мужчины, женщины и дети лежали на сене, будто уснув на мягком ложе, которое они сами же себе приготовили.

Я пошел по скошенной траве, сам того не сознавая. Я знал, что выходить на открытые пространства опасно, но все равно пошел. Поглядывая на израненных штыками и пулями крестьян, в чьих лицах застыло выражение ужаса, боли и страха, я отводил глаза от каждого потухшего, стеклянного взгляда, чувствовал как в мое сердце с невыносимой болью все глубже врезается нож скорби. Но я продолжал вглядываться в мертвые лица, сам того не желая. Может быть, я искал живых? – Не знаю.

Вдруг, когда я посмотрел в одно из множества лиц, что-то во мне дрогнуло. Тот невидимый нож разрезал сердце надвое резко и неожиданно. Передо мной лежала моя двоюродная сестра. Убитая. Я вскрикнул, со всей силой пнул умирающую землю и повалился на траву среди мертвецов, сам убитый горем, изнемогая от душевной и физической боли.

О, Боль, что делаешь ты с людьми? Ты заставляешь кричать и плакать взрослых людей как младенцев, катаясь по почве, задыхаясь от слез. Но переборов тебя, мы становимся сильнее… сколько же моих сил нужно тебе? Сколько?! Хотя, это не так важно. Только знай, тебе не сломать меня… Не сломать…

Стиснув дрожащие губы до боли, я подобрался к моей сестре. Мы были одного возраста. Помню, как вместе играли мы на небольшом лугу, как ходили по землянику, как вместе выгуливали гусят и бегали от злой гусыни… помню ее звонкий, как весенний ручей, задорный смех… Я помню, как однажды ее семья уехала в другую деревню. Как мы, встречаясь редко, крепко обнимали друг друга, когда были еще детьми… А сейчас она лежала передо мной, не видя и не слыша ничего, устремив пустой взгляд туда, куда отправилась ее душа. Я убрал прядь русых спутанных волос с ее мертвенно-бледного лба, закрыл ее восхитительно большие, когда-то зеленые глаза. Ее грудь больше не вздымалась. Все было кончено. Ее тело было полностью изранено: видимо, кто-то поиздевался. Красно-багровые пятна уже давно запекшейся крови на ее платье давали знать о том, что ее тело было специально изуродовано наглецом. Машинально я насчитал около семнадцати ран, нанесенных, судя по всему, штыком или ножом. Каждую из них я чувствовал на своем теле; как страшно было осознать, что она, это прекрасное невинное создание, умирала, мучаясь от боли. И зачем она только оказалась на этом поле!? Я огляделся: вокруг ни ее отца, ни матери… Боже!

Я похоронил ее на лесной опушке, не омыв тела; лишь прочитал несколько молитв и посадил на пригорок могилки куст лесных ромашек. Я плакал, даже не стараясь сдержать ни слез, ни крика, ни стенаний.

Я свистнул; эхо раскатилось по лесным окрестностям далеко-далеко. Скоро галопом примчался мой конь, темно-коричневый с белым пятном на лбу. Я потрепал его по гриве, прислонился головой к его теплой морде, оставив на его шерсти свои слезы. Взяв его под уздцы, я был рад излить душу своему верному другу, который как будто понимал каждое мое слово, сочувствовал черными большими глазами и время от времени потряхивал головой.

Опухшими глазами я оглядывал поле. Мне вспоминался мой первый сенокос. Тот же черноволосый мальчуган старается на поле среди взрослых мужчин и женщин, усердно скашивает высокую сочную траву своей маленькой, специально для него смастеренной косой. Палит солнце, двигаться тяжело; на лбу и висках мальчишки уже давно выступили большие капли горячего пота. Чтобы облегчить этот труд, он представляю, что он – великан, и его оружие – коса. Один ее взмах – и десятки врагов падают навзничь. Вдруг откуда-то появляются силы, взмахи становятся чаще и увереннее, резвый мальчик продвигается вперед, вперед…