Сергей Ермолов: Московский бунт

Я не могу дозвониться до Ани. Очень плохая связь.

Полиция доброжелательна. Окна автозаков завешены и закрашены, но ощущение, что количество задержанных минимально, поскольку все сиденья, которые я вижу за занавесками, пусты.

Меня с потоком людей снесло на площадь Революции к памятнику Карлу Марксу, оцепление полиции замкнулось практически за спиной. Тех, кто напирал сзади, резко отсекли от основной толпы, направив ее в сторону метро. Некоторые из опоздавших людей сразу разворачивались и уходили, повинуясь приказу, однако большинство осталось на месте, пытаясь пробраться за ограждения.

Вроде и не всех пропускают на площадь, но народ просачивается вдоль стены жилого дома. Оказывается все просто. Майор в полицейской форме ходит вдоль барьеров и громко объявляет, что проход закрыт, а подчиненный ему сержант пропускает практически всех, кто подходит к углу около дома и при этом заговорщически предупреждает:

– Не все сразу. Проходит один человек с интервалом в одну минуту.

Но интервал этот, естественно, не соблюдается – проходят чаще. Майор же и другие полицейские, стоящие у барьеров, делают вид, что не видят всего происходящего.

2

Люди за ограждением могут участвовать в митинге: кричать им никто не запрещает. А кричит толпа неслаженно. Я не понимаю, кто начинает скандировать тот или иной лозунг, есть ли на митинге заводилы.

Митинг собирали в центре города и в час пик. Полицейские не в состоянии точно отличить, кто участвует в акции, а кто проходит мимо.

Проходивший мимо мужчина средних лет со стрижкой «ежик» приостанавливается ровно настолько, чтобы успеть пробормотать мне:

– Вот ведь ненормальные! И вы тоже, раз стоите здесь и смотрите!

В наши дни все критикуют.

–Это наш город! Это наш город! – нестройно и разрозненно разносится над головами людей.

Если разобраться, какой в этом смысл? Как они могут победить?

С самого начала в этом нет никакого смысла. Поэтому мне становится смешно. Я даже чувствую облегчение.

Чуть поодаль от собравшихся ходит молодой человек. Я его спрашиваю, почему он не присоединяется к собравшимся, он отвечает, что у него немного другие взгляды. Какие именно, не объясняет.

Полицейские обыскивают людей около металлоискателей. За проверкой наблюдает ротвейлер в наморднике. Его хозяин, рядовой-кинолог, тоскливо смотрит в сторону. Граждане объясняют полицейским, как они не правы. Полицейские молчат. Обычная история.

Много белых шаров, белых флагов.

Я рассматриваю собравшихся. Выступавший на сцене чего-то мямлит – видимо не выучил текст. Но люди орут и поддерживают. Наконец он осмелевает, страх аудитории проходит и он говорит бодрее. Народ кричит не по режиссёрской указке, а сам добровольно. Иду посмотреть вперед, но там не протиснуться.

Я выбираю место наблюдения рядом с трибуной недалеко от прессы – между группой руководителей оппозиции и митингующими, разделенными двумя рядами железных ограждений. Полиции много, но никто не вмешивается в происходящее. Порядок поддерживают люди с бейджиками от организаторов митинга. Я думал, что отсутствие на моей одежде белой ленточки будет воспринято если не агрессивно, то с некоторым неудовольствием, но недоброжелательства я не замечаю.

Агрессии в толпе нет. Полицейские – тоже расслабленные. В оцеплении – сначала тощие и очень мелкие срочники, а во втором ряду – здоровенные ОМОНовцы.

Человек на трибуне говорит в микрофон:

– Меня беспокоит больше всего наше чиновничество. Оно жадное, ленивое и лживое, не хочет ничего знать, кроме служения собственным интересам. Ненавидящее людей. Оно, как ненасытный крокодил, проглатывает любые законы, любые инициативы людей, оно ненавидит свободу человека. Поэтому я уверен: если у нас и произойдет поворот к тоталитаризму, произволу, то локомотивом будет чиновничество. Распустившееся донельзя, жадное, наглое, некомпетентное, безграмотное сборище хамов, ненавидящих людей. Пора сбросить оцепенение. У нас есть голос и силы. Люди с чувством собственного достоинства должны чувствовать свою солидарность. Самое мощное оружие, которое есть у нас – чувство собственного достоинства. Его нельзя снимать и надевать как бархатный пиджачок.

Толпа нестройно скандирует:

– Один за всех и все за одного.

Сам политик не обращает внимания на людей, кричит:

– Мы здесь народ! Не вы наша власть, а мы ваша! Хватит воровать голоса на выборах!

Нельзя игнорировать нечто другое, трудно поддающееся описанию. Выражение лица. Этот человек кажется непробиваемым. Как стена.