Вячеслав Киктенко - Неандертальца ищу. Роман-идиот. Первая часть

А дети не боятся.

Но ведь все – друг друга! – поймут. Ибо все сами такие же, обтрёханные… и, в конце концов, на земле это не более чем физиологический факт – ну обкакались, ну, не вышло нечто, намечтанное в юности… так ведь у всех, по серьёзному счёту —

Не вышло.

***

…так, во-первых… что скажут одноплеменники? Странная, беловолосая, лядащенькая – кому и как пригодится в их племени? А главное, она же из Других! С ними запретили общаться сами Великаны. Велели не враждовать, не убивать их, но и не общаться.

У Зуба был, правда, в запасе один, но мощный довод: сам Родоначальник племени Ур – его лучший друг. И, судя по всему, после его смерти именно Зуб должен стать Родоначальником. Но другие, особенно злобный и завистливый Урыл? Он почему-то возомнил, что после смерти Пикальки Зуб зарится на его жену Угляду.

Она была хорошая женщина, добрая, отзывчивая, но Зуб от неё ничего другого не хотел, как только пригляда, да и то иногда, за его малышками, когда удалялся надолго. Но и то ведь сказать, подрастали старшие дети, особенно смышлёный не по годам Лоб, и теперь Зуб всё реже просил соседа об услуге. Но, затаивший однажды злобу Урыл, был способен на многое.

Правда, за Зуба могли сказать своё слово Искр, Бег и Быстр – лучшие из охотников, друзья Зуба. Их слово куда весомее корявенького и трусоватого Урыла.

Да, большинство, скорее всего, будет за него на Совете. Но… она ведь – Другая! Такое очень редко бывало. Хотя и бывало – рассказывали старики – Другие живали в их племени, это верно. Но, как правило, недолго. Слишком разные они, люди с тех берегов. А может, и с разных планет…

***

А вот ещё два выдающихся «прокола». Возьмём для примера Владимира Набокова…

Он вполне оценён, и ныне, сдаётся, даже переоценён как прозаик. Но, что ни говори, простоял он свою жизнь с редким достоинством. Повезло ему – в лагерях не парился, на войне не умирал. Родители увезли юношей в Европу и там, с его недюжинным даром, он смог достойно простоять всю долгую жизнь, ярко пронести над миром творчество. Особенно поэтическое. Это моё мнение, не навязываю. Но и в стихах, и в прозе он, вполне благополучный гражданин мира, вынес диагноз человечеству: «обтрёхались» мы по большому счёту, как цивилизация.

***

А вот проза Геннадия Головина, нашего современника, досадно недооценённого прозаика – русского, советского. Он, в отличие от блистательного Набокова, образно говоря, стоял по горло в дерьме, но, что самое поразительное, сумел – в нищете, бездомье и длительном непечатании – простоять с поразительным достоинством.

Перечитать хотя бы дивную повесть «Анна Петровна» – какое наслаждение от почти невероятного ныне русского языка, светозарного образа героини, да от всего!..

Как это удалось, откуда взялось такое достоинство? – вот главная загадка его прозы, по тонкости и мощи языка иногда превосходившей Набокова. И он, как та девочка из песочницы, мог честно констатировать: «Мы обтрёхались… я в первую очередь…»

Но как сказать такое с достоинством, стоя по горло в дерьме? Как это вообще можно себе представить?..

А вот сказал!

О любви сказал, о немощи человека сказал… и опять – о Любви!

Все обтрёхались, прозябающие на земле… кроманьонцы…

***

Классическая загадка: почему Пушкин, публикуя большую подборку стихотворений Тютчева в своём журнале «Современник», дал подзаголовок

«Стихотворения, присланные из Германии»?

Самый простой ответ: потому, что стихи и впрямь были присланы из Германии почитательницей Тютчева. Но не всё ли равно по большому счёту, откуда в редакцию поступили замечательные русские стихи – из соседнего дома, из туманного Альбиона, из Германии? К чему это подчёркивание, что именно из Германии? Ой, чтой-то не всё здесь так просто…

Предложу вариант разгадки.

Даже поверхностно оглядев поэтическую панораму начала и середины 19 века, нетрудно заметить негласное деление на касты: Пушкин и его круг – «французы», галломаны. Ориентированные на французскую культуру литераторы.

Ориентация Лермонтова – англо-саксонская. И не только потому, что наполовину шотландец, но и потому, что кумир его, в отличие от пушкинского Парни, лорд Байрон.

По Лермонтову Пушкин не успел пройтись. А прошёлся бы непременно, слишком крупная фигура вырастала! Прошёлся бы хорошо, не одной эпиграммой. Он ценил крупное, и знал, что даже подтрунивание его дорогого стоит.