Зоя Криминская - Исповеди на лестничной площадке

Из-за куста выскочил невысокий худенький мальчик, стриженный, со светлыми волосами, в белых шортах и синей футболке. Шарик подскочил и загавкал, испуганный и рассерженный неожиданным вторжением в его мирную дрему. Мальчик отпрянул назад, и поднял кисти рук, как бы отстраняя собаку от себя.

Посадкой головы, цветом волос и этим неожиданным жестом рук он напомнил Катерине Мишу в его шесть лет. Это был один к одному Миша, маленький мальчик, который давно вырос, а теперь его даже на свете не было. Острая боль резко ударила Катерину в сердце, ноги стали ватными и она начала оседать у окна, медленно, потом быстрее, и упала, резко стукнувшись головой об пол.

«Нехорошо как, что я здесь умерла», подумала она. «Как меня поднимать-то будут? И напугаю всех». Это была её последняя мысль. Через секунду она замерла, устремив в давно не беленый потолок больничного коридора невидящие глаза.

5

Его коротко остриженная деформированная вытянутая голова, давшая ему прозвище «овал», наводила на мысль о кабачке. Челюсть слегка выдавалась вперед, а задранный нос был вечно сопливым.

Тихоня, он вечно стоял в стороне, пока его не позовут, а звали редко. Общался с ним только Мишка, который жил с ним на одной лестничной площадке и они ходили в один класс несколько лет, пока Димку не оставили на второй год.

Мать Димки была совершенно испитая женщина, но не приниженная своим пьянством, тихая и незаметная, а агрессивная, крикливая и склочная, и никто во дворе с ней не связывался, даже боевая Антонина, страж порядка, замолкала, когда та драла свою пьяную глотку возле подъезда.

Жили Димка с матерью в двухкомнатной квартире, а отец отсутствовал.

В наше послевоенное детство безотцовщина была обычным понятным явлением: мужчин перебили на войне, но и сейчас, без всякой войны, я наблюдала в соседских семьях отсутствие мужчин, одни женщины и дети. От этого создавалось впечатление, что где-то есть места, где скопилось множество мужчин, отцов и мужей, иначе ничем невозможно было объяснить дефицит мужского пола в нашем подъезде.

Димка рос неприсмотренным заморышем, с головой, похожей на кабачок, но серые глаза его с некрасивого лица смотрели на мир спокойно и беззлобно. Он никогда не смеялся, но и плачущим я видела его только один раз, Мишка обидел.

Мишка, тот рос задирой и драчуном, и доносчиком. Задирался к старшим мальчикам, а когда они пускали в ход кулаки, чтобы от него отвязаться, тут же бежал жаловаться Антонине, благо бежать было недалеко, вот она бабушка, всегда на лавочке возле дома, большая и надежная.

Мишка жаловался громко, на весь двор, домашний избалованный мальчишка, а Димка молчал, плакаться ему было некому, мать разозлится и его же поколотит, и он, привыкший полагаться только на себя, уже с восьми лет деловито шарил по карманам валяющихся пьяных, а в семнадцать загремел в колонию за воровство. Когда вернулся, мать жива была, но от водки быстро убралась в могилу. Димка остался один.

Взрослым я его совсем не помню, просто не представляю. Встречала, наверное, сталкивалась в подъезде, но не узнавала. Он тихо жил, и пил тихо, не буянил. Беспокойство от него случилось только один раз, но опасное, чуть трагически не закончившееся.

Рассказываю с чужих слов, обобщаю три рассказа, впрочем они отличались один от другого только междометиями и личными комментариями рассказывающего, которые не всегда уместно воспроизводить в печатном тексте, ну и ситуация того стоила, непечатных слов я имею в виду.

Димка привел к себе подружку, она поставила варить пельмени и они удалились в спальню, делом занялись. Пельмени убежали, залили конфорку, и потек газ.

Подружка освободилась, вспомнила, наконец, про пельмени, побежала на кухню, видит пламя погасло, она и чирк спичкой… Тюха-матюха.

Бог убогим соломку подстилает.

Ничего с ней не случилось, только руки чуть обожгла, да ресницы опалила, когда полыхнуло. Но кухня и комната, пока приехали пожарные, успели выгореть, и в общественный коридор пламя занесло, в результате на их этаже весь потолок лет пять был черным, сколько его ни терла Надежда, соседка Димки. Пора такая была, лихие девяностые, и не до потолков было.