Зоя Криминская - Исповеди на лестничной площадке

Мы въехали в последний подъезд ещё без ордера. Лифт не работал, и газа не было. Был только водопровод, но мы сочли, что жить с неудобствами на своей квартире лучше, чем платить за съемную.

И обнаружили во всём подъезде только наших непосредственных соседей, через стенку. В четырехкомнатной квартире поселилась большая семья: старшие, Никита Степанович с Марией Ивановной, их дочь Лена, с мужем Игорем и мальчиком Колей шести месяцев от роду.

Никита Степанович вставлял замок, когда мы таскали на седьмой этаж шмотки. Таскали на себе, лифт ещё не включили.

Мы поздоровались, познакомились, и так началось наше долгое сожительство дверь в дверь.

Дом сдали, ордера выписали и внизу, у подъезда поставили две лавочки: одну широкую, из планок, при входе направо, а напротив неё узкую, из одной доски, простую крашеную лавочку.

2

Я попросила у него спички. Никак сейчас не могу вспомнить, почему я попросила у него спички, забыла, и не хотела подниматься? А зачем были мне нужны они, эти спички? На природу собрались, мясо жарить? Он кинул мне их, ловко так бросил, прямо в руки, я поймала и сказала:

– Я вам верну коробок…

– Не надо, я дарю вам их.

И жест такой широкий насмешливый над самим собой: вот мол, возвращать не надо, могу и подарить и насмешка в том, что подарок мизерный.

Карие глаза его сверкнули на лице, я увидела их блеск вскользь, уже разворачиваясь, чтобы уйти, и тут же подумала, что раньше, он, конечно, нравился женщинам, и был не промах по этой части. Я была рада, что находилась к нему спиной в тот момент, когда подумала, а если бы глаза в глаза, он мог бы прочитать мои мысли и понять, что жалею его, а ему, я это в тот же момент поняла, жалость была, как нож в сердце.

Я не знаю, когда и где он лишился ноги. Кто-то из соседей говорил мне, что произошло это при жизни в новом доме, но я его здоровым, при двух ногах, не помнила, а узнавать стала, только когда он с костылями обосновался на лавочке. На той, что слева, узенькой лавочке. И всегда на ней сидел, на широкую не перемещался. Как ни идёшь, он сидит, курит, нога стоит на земле, а другой нет. Сидел-сидел и вдруг исчез.

Наталья, соседка из квартиры подо мной, говорит:

– А Толя, сосед наш с первого этажа, тот, что безногий, бросил жену, ушел. Нашел себе такую же калеку, одноногую женщину, и живет с ней. Мне, говорит, так лучше, я перед ней не стыжусь, что у меня одна нога.

Бросил он жену, и долго его не было, а потом снова появлялся, примерно в течение полугода мелькал, попадался на глаза. Снова ушел и в скорости умер. А жена больше замуж не вышла, одна жила, детей растила. И сейчас возле лифта часто стоит молодой парень, лицом один к одному как отец, курит. Только отец приветливее был, всегда здоровался, а этот нет.

3

Одноногий сидел на лавочке слева, а на другой растекалась телесами толстая старуха, Антонина. Не столько она лицом выглядела старухой, сколько из-за своих необъятных размеров. Килограммов сто двадцать в ней было, не меньше.

Она взяла на себя функции швейцара и выполняла их с завидным рвением: следила за тем, кто вошел, кто вышел, и всё гоняла мальчишек, кричала, что они катаются на лифте.

Накричала и на нашего Сашку.

– Он не катается, – я случайно присутствовала и заступилась за сына, – он тут живет и домой едет.

– Да не живет он здесь.

– Как не живет? Он мой сын!

Старуха поглядела недоверчиво, но замолчала. «За своим бы следила», подумала я недовольно.

Внук её, Мишенька, на год моложе Сашки, озорной был мальчик, но ласковый, подсаживался к ней на лавочку, прижимался к необъятному боку и они сидели, обнявшись. Обнимая внука одной рукой, тающая от нежности Антонина не прекращала полицейского надзора, любовь и долг она умело совмещала.

Дочь у Антонины, Катерина, крупная, страдающая, как и мать, излишней полнотой, работала по торговой части, мальчишка был у неё один, сынок ненаглядный, а вот мужчину в их доме я не помню, не было мужчин, только две грузные, темноволосые, похожие одна на другую женщины, молодая и старая, и тоненький голубоглазый мальчишка, задира и драчун.

Не любили его мальчишки во дворе, в основном за скандальную бабку и не любили.

Однажды иду с работы домой, (сейчас и не вспомнить, в каком году, за тридцать лет год на год накладывается, не разберешь, что когда было), зима, снег лежит сугробами, на снегу разбросаны ветки еловые. Дорожка зеленая ведет к нашему подъезду. Кого-то похоронили, и оказалось, Антонину. Она страдала диабетом, потому, возможно, и была такой полной. Умерла она быстро, от комы, долго не лежала, дочь свою не мучила, в одночасье ушла.