Гайрат Махмудходжаев - Сумасшедшая парадигма делает СССР газовой супердержавой

Последние годы я не часто навещал свою маму. А если, по-честному, то просто редко! Но когда я приходил к ней, она сразу преображалась и начинала светиться. Она начинала хлопотать вокруг меня и не знала, как только угодить мне. Она, уже старенькая и немощная, была готова опять посадить меня на свои старческие колени, крепко, крепко прижать меня к своей груди…и целовать… и целовать… и целовать…

А я – вечно куда-то спешил…украдкой смотрел на часы и считал минуты, когда я смогу уйти от нее. И вот теперь – когда её нет, оглядываясь назад сквозь годы, я отчётливо понял, что никто, никто, в моей жизни – даже близко, не любил меня так, как любила меня моя мать –так беззаветно, так бескорыстно, так безропотно. А я равнодушно шел мимо – и даже не пытался ответить ей на её Великую Материнскую Любовь. Которую она несла мне всю свою жизнь сквозь годы, сквозь испытания, до самых последних дней своей жизни. Прости меня, Мама! Прости меня, Мамочка! Прости меня – за всё! Но нет моей мамы! Нет моей мамочки. И некому ответить мне и сказать –“Я тебя прощаю, мой золотой -Мой золотой сынуля!”

Моего отца – Махмудходжаева Нуретдина Председателя Госплана Узбекской ССР расстреляли по приговору Военной коллегии от 4 октября 1938года.

Вся страна была залита кровью. Страна опьянела от крови и в пьяном угаре расстреляла миллионы своих сыновей и моего отца. А через десятилетия начинает амнистировать свои жертвы и искупать свои преступления.

Когда началась волна арестов в Ташкенте, связанная с делом тогдашнего Председателя Совмина – Файзуллы Ходжаева, мы все – отец, мать и я находились в Москве. Отец был слушателем Плановой Академии, мать была в ординатуре одной из Московских нервных клиник, а меня опекала няня. Друзья предупредили моего отца, чтобы он не возвращался. Но он не послушался. Он рвался к своим друзьям, чтобы в трудную минуту быть с ними. И он – вернулся. И его тотчас арестовали. Мать, избегая возможного ареста, тотчас же выехала в Башкирию к родственникам и там оставила меня в глухой Башкирской деревне, а сама через некоторое время вернулась обратно в Ташкент. Но она уже ничем не могла помочь отцу и в отчаянии бродила вокруг стен Таш. Тюрьмы, где находился отец вместе со своими друзьями и товарищами. Так прошёл год. Но вот однажды молодой охранник, который уже давно обратил внимание на молодую женщину, которая регулярно стояла у проходной с передачами, глядя в сторону, сказал моей матери – “Ханум, ему уже больше ничего не надо”. После расстрела отца мать оказалась в безвыходном положении. Дом – конфискован. Жить – негде. Средств и работы – нет. За тысячи километров – ребёнок. И все шарахаются от неё, как от чумы.

И она, превозмогая себя, в отчаянии выходит замуж за Шарафутдинова Салиха – майора ГБ, героя Гражданской войны с орденом Боевого Красного Знамени на груди – орденом высшей воинской доблести, который в одну секунду снимает все её проблемы и в ту же секунду ради молодой красавицы жены ставит крест на своей блестящей гебешной карьере – он взял в жёны жену репрессированного. Мать обманывает органы ЗАГСА, и я становлюсь Марленом Шарафутдиновым и только после амнистии отца я снова становлюсь Гайратом Махмудходжаевым. Отчим вернулся с гражданской войны с расстроенной психикой. Он был психопатом, и когда я его доставал своим непослушанием, он в ярости бросался на меня, готовый размазать меня по стенке. Но я стремительно проскакивал одну дверь – вторую – третью, выскакивал на террасу, по её барьеру проскакивал за перегородку на соседнюю террасу и кубарем скатывался со второго этажа вниз. Но однажды я не успел выскочить на террасу, и он загнал меня в угол на кухню. Я бросился под железную кровать. А он в ярости начал пинать меня под кроватью ногами. И своими начищенными до блеска гебешной сапогами разбил мне голову. А я на следующий день с гордым видом пришёл в класс, как герой войны с забинтованной головой. Я стал ненавидеть своего отчима всеми фибрами детской души сразу после его первого рукоприкладства и никогда не называл его папой, и вообще, не разговаривал с ним. Но отчим не был злопамятным и в нормальном состоянии не гнобил меня, ну и, кроме того, за моей спиной всегда стояла мать. Но именно своему Отчиму я обязан тому, что в классе у меня была кличка “американец”, а не – “враг народа”, и, что я начал жизнь без этого страшного клейма – “сына врага народа”. Прости меня, Папа, что я так поздно – только сейчас понял, как много ты для меня сделал и как многому я тебе обязан. Я вернул свой сыновий долг только в его последний час. В его последний час я бережно обмыл каждую складку его уже почти невесомого тела – тела бывшего Командира Особого дивизиона по борьбе с басмачеством, который в жестоких схватках страшным ударом клинка разрубал своих противников от плеча до промежности. Его хоронили как Героя – под звуки траурного марша и ружейные выстрелы.