Раян Фарукшин - Тихий

– А ты как думал, солдат? Что тебя просто так, из прихоти дурной в армию призвали? Вот захотел дядька в Кремле, чтобы ты, Полосатов, бросил девушку свою в Костроме…

– В Кирове, командир, – поправил Полосатов.

– В Кирове, и поехал грязь месить под Бамут, – улыбнулся капитан Чернушин, – а? Ты здесь неспроста, солдат, ты здесь готовишься страну свою защищать от более коварного врага, чем эти волосатые боевички. Ты здесь навыков набираешься, которые тебе здорово пригодятся, если америкосы или узкоглазые на нас попрут. Понял?

– Так точно! Понял! Не понял только одного.

– Чего?

– А что вы, тащ капитан, умный такой, здесь с нами, бездарями, делаете? Вам место в штабе где-то, а может и в Генеральском даже!

– В Генеральном, а не в «генеральском», – Чернушин обвёл глазами бойцов своей второй роты, прищурился, призадумался. Увидев бережно обёрнутую в самодельный тканевый чехол и подвешенную на крюк гитару в углу палатки, попросил: – Ну, Журавлёв, подай свою шестиструнку командиру!

Лысый оборванец Журавлёв сорвался с кровати, вынул гитару из чехла, подал Чернушину.

Бойцы роты, затаив дыхание, следили за командиром, несколько минут уверенными движениями сильных пальцев перебирающим струны гитары, вразнобой обклеенной вкладышами из-под модной жвачки с изображением сцен из фильма «Терминатор».

– Владимир Семёнович Высоцкий, – прервал молчание Чернушин, – «Случай в ресторане».

Капитан запел. Красивым голосом, с хрипотцой, с перепадами высот, с меняющейся интонацией. Запел, подтопывая стоптанным сапогом в такт ритму, подёргивая плечами, играя мимикой лица, рыча и сотрясая густой шевелюрой неуставной причёски.

Бойцы оторопели, вылупив семьдесят пар глаз на Чернушина, они внимательно вслушивались в слова неизвестной ранее песни.

– Извини, капитан, никогда ты не станешь майором, – с финальным аккордом капитан с силой сжал гриф, обвёл взглядом азартно горящих глаз бойцов, встал.

Зрители грохнули в ладоши. Грязные, потрескавшиеся и сухие:

– Молодец!

– Круто!

– Здорово даёшь, командир!

– Давайте ещё!

– На сегодня хватит, парни. Отбой! – Чернушин кинул гитару Журавлёву и вышел из толпы обожателей и прогретой палатки в холодную ночь. Три старших лейтенанта, командиры взводов Батаев, Ружницкий и Силантьев повыскакивали следом.

Замполит роты капитан Юнусов, темнокожий и узкоглазый, низкорослый и кругломордый башкир, прозванный в полку «Хан Мамай», уходить не спешил:

– Так, смена караулов по распорядку, не забываем, да. Остальные – ложимся и спим, не сопим. Подъём в шесть. Зарядку лично проведу. А то, бля, вчера у нас кое-кто совсем сдох на боевом выходе, зачмырился. А чмырей я терпеть в своей роте не собираюсь. Сам придушу. И если капитан Чернушин сегодня за меня с вами политзанятие провёл, то завтра я сам вами займусь. Попотеете у меня. Марш-бросок вокруг лагеря с полной выкладкой сделаем!

– Так точно, – козырнул Полосатов.

– Ты, умник, с пулемётом завтра бегать будешь, – указал Мамай на Полосатика. – Если Чернушин не желает вас уму-разуму учить, я научу. Моя рота будет самой боеспособной и воевать будет без потерь, – капитан ударил каблуками сапог, развернулся, и вышел из палатки.

– Не, а у нас ротный – мужичара! – Полосатов потряс кулаком у носа Самигуллина. – Уровень! А ты, Тихий, уснул? Ну, ты жук, тебя ничем не возьмёшь!

– Возьмёшь, если в руке – нож! – Журавлёв укутал гитару в тряпки, засунул в чехол.

– Так, бардак окончен, теперь мою команду слушай, – сержант Воропаев, уважаемый в роте дед, плюхнулся на кровать. – Делаем, как Мамай сказал, варежки закрываем и спим. Завтра – день тяжёлый. А ответственным за смену караулов назначаю Полосатого, – Воропаев погрозил Полосатову огромным кулаком, – если что-то будет херово, ответишь!

– Понял, – улыбка слетела с лица Полосатого. – Как чего – сразу я…

– Рота, отбой, – Воропаев накрылся спальным мешком с головой и сразу захрапел.

Бойцы зашевелились, готовясь ко сну, доделывали свои мелкие повседневные дела, заканчивали свои «тёмные» делишки.

– Как он так может, сразу? – Журавлёв удивлённо пожал плечами. – Только глаза закрыл, и уже сны видит! Пиво, небось, и лещей вяленых. А ты, Тихий, так можешь? – Журавлёв повернулся к соседней кровати. Там, невзирая на шум копошащейся роты, широко раскрыв рот и пуская жёлтую слюну, спал рядовой Ильфат Самигуллин. Смуглый, низенький, ростом всего около метра шестидесяти, неприметный татарин, прозванный Воропаевым «Тихий» и Юнусовым «Мальчик-с-пальчик».