Вячеслав Киктенко - Пёстрые рассказы

Он обижает стариков, загорающих в шезлонгах, выливая на их дряблые, но уже тронутые нежным загаром животики струйки мутной водицы из игрушечного ведёрка. Старики, скрипя, возмущаются, но поделать не могут ни-че-го.

Его ненавидят все.

Утопить гадёныша – раз плюнуть.

А ведь утопишь, не похвалят. Не то что слова доброго не скажут и не выразят коллективной благодарности, – простого «спасиба» не дождёшься. А ведь как ненавидели, как ненавидели!

Лицемеры, право слово, лицемеры…

(ОЛЕША. Ранний опыт пародии)

Жироскопически подвывая, в комнате плакал ребенок. Прокушенное молочным зубом яблоко вытекало из себя. Птенец-приготовишка с черной кокардою хрупкого клюва мыкался на ветках. Июнь-месяц, как бедный родственник, стоял в рифленом лучами саду. Он не решался шагнуть в скрипучую дверь мансарды.

В мансарде исчезали вещи.

Матовый тюль пожирал их загадочным образом.

В ярком провале окна обозначалась ночь. Ночь поселилась внутри мансарды. Предметы растворялись в ней, точно ослепительные кубики рафинада в граненом стакане тёмного контрабандного кофе. Ажурная пена тюля всплывала в окне. Так шипучие шампанские волны Черного моря оседают на молотом песке одесского лимана. Там, в незапамятные времена, по-лошадиному вскидывая свое бесхарактерное лицо (за давностью лет я бы даже сказал – маску, гипсовую щерблёную маску) Игорь Северянин напевал мне чарующее своей бесконечной пошлостью:

Это было у моря, где ажурная пена…

Королева просила перерезать гранат…

Контрабанду доставляли в Одессу копчёные греки, беззаветные друзья Эдуарда Багрицкого. Его знают как Эдуарда. Я знал Эдьку. Эдьку, всего-навсего мирно пугавшего птиц, пившего тёплое одесское пиво, гениально завывавшего про своих забубенных дружков:

На правом борту, что над пропастью вырос,

Янаки, Ставраки, папа Сатырос…

Детство было ущербным. Детство продолжало канючить в липовой мансарде. Оно не давало отлучиться в каштановый парк, где еще можно было невооруженным глазом поискать дальтонических груш. Испанская девочка с певучим именем томилась на рыхлой скамейке.

…оно не пришло. Детство распространяло незаконные генеалогические права на шумящее широкой листвою дерево юности. Любовь сворачивала лавочку. Она умирала на втором этаже, в мансарде хлебосольного грека, имевшего исконным занятием торговлю продуктами моря. Копчеными. Которые теперь, дико топыря пузырчатые глаза, болтались на пеньковом шнурке. Шнурок был протянут поперёк обнесённого розарием каменного дворика. По дорожкам из мозаичного гравия, искусно вкраплённого в пластичную почву, ходил Диоген Синопский с лейкой в сухой руке. Он поливал лубяную, тщательно обсосанную и втиснутую в почву – меж камушков – вишнёвую косточку. Я заслонял ему солнце. Сузив глаза, он вещал небогатым голосом

– Не засти солнце… не засти мне солнце, мальчик…

Старик был плох. Он умирал. Спорить с ним было нелепо. Приходилось хамить:

– Хомо хомини люпус эст!

Приходилось звучно жевать античный, почти уже несуществующий плод воображения.

…скотина!.. да куда же тебя понесло?.. откуда ты взялся, Мурик?..

Развалился, гад, на кресле за двухместным столиком в кафе, сидит себе, пиво потягивает, рядышком с этим типом в панаме… а мне что прикажешь делать? Стоять в сторонке, смотреть как ты кайфуешь в летний зной?

Вообще-то он парень ничего, этот Мурик. Но кой чёрт занёс его сюда, именно в этот час?.. Я бы, между прочим, тоже запотевшую кружечку опрокинул… но место, место-то занято!..

Хороший он парень, когда спит. А когда не спит… что говорить! Шляется вечно, где ни попадя. Сидел бы дома, детективчики мусолил. Или с тёлками парился. Нет, понесло его…

Вот, цапнул зажигалку со столика. Кинул сигарету в пасть… хорошая зажигалка, с первого раза сработала: мягко так высунула язычок, лизнула сигарету – и голубоватый дымок над столиком… отличная зажигалка!

Но что с ним делать? Ноги оторвать? Убить совсем, к чертям собачьим?..

Но зажигалочку, Мурик, ты мне отдашь, сильно она мне нравится – милая такая вещичка, с перламутровым отливом…

На выходе из парка догнал, хлопнул по плечу:

– Огонька не найдётся?

Болван развернул квадратное рыло, рёв, начинающий восходить из утробы, смолк на полпути. Признал коллегу, разлыбился.

– Ты?.. Да без огонька?.. может, и сигареты забыл?

– Сигареты в наличии, а вот зажигалку посеял. Ну-ка, пособи…