Юлия Знаменская - Вираж судьбы

– Итак, Инна Викторовна, – довольно жестко подвела черту Мариэтта, поправив для уверенности сложную прическу, сооруженную неизвестно когда и неизвестно кем, учитывая, что рабочий день начался в семь утра, – Мы сделали все зависящее от нас, мы прекратили кровотечение и снизили риск. Дальше вам нет смысла продолжать лечение в стационаре. Мы настоятельно предлагаем вам перейти на амбулаторный вариант сохранения вашей беременности.

Инна мысленно пыталась переводить речь Мариэтты на нормальный человеческий язык.

– Вы меня выписываете?

– Не совсем так, – с легким раздражением пояснила главная, – мы вам рекомендуем уйти под подписку.

– Подписку? Не понимаю…

– Мы не имеем права выписать вас с такими анализами и такими результатами узи, деточка, – чуть повысив тон, и чуть больше раздражившись, нервно поглядывая на золотые наручные часики, сказала Мариэтта.

– Тогда, значит, я остаюсь? – прорываясь сквозь туман своего горя и проникая в смысл слов, не могла понять ничего Инна. Она чувствовала себя отупевшей и больной собакой, которой все время колют морфий, а потом не позволяют спать.

– Инна, тебе лучше побыть дома, понимаешь? Попьешь дюфастончику, ношпочки, родные стены, понимаешь? Авось, все обойдется. Ну чего тебе тут торчать столько? Тебе нужен покой, привычная обстановка, муж родной под боком. Напишешь нам расписку, что уходишь по собственному желанию под свою ответственность и все. Это просто формальность… – Светлана гладила ее по плечам, присев перед ней на корточки и ласково уговаривала, успокаивала, усыпляла надеждами. Инне показалось, что та вполне искренне желает ей чего-то хорошего, чего, к сожалению, не приходится ждать.

Инна, наконец, поняла, чего от нее хотят. Было уже все равно. Анестезия, купирующая душевную боль, а вместе с ней и любые иллюзии, и черные и белые, помогала ей держаться в рамках объективной реальности и не сходить с ума. Она спокойно подошла к столу и написала под диктовку Мариэтты все, что надо. Легким росчерком поставила автограф и ушла собирать вещи.

– Бедная девочка, – прошептала ей вслед Светлана.

– Выкинет и думать забудет, – констатировала Мариэтта, подкалывая расписку к карте.

– Ну, я пошел, – расслабив лицо, словно артист после спектакля, сообщил узист, уверенно двигаясь к выходу.

Оля спрыгнула с кровати от удивления, забыв про свою двойню.

– Выписывают? Они сбрендили что ли? Может, ты их не так поняла?

– Нет. Все верно, выписывают. Сказали, надо в родных стенах с мужем и все такое…

– Я бы не ушла, на твоем месте. Мало ли, что они там советуют. Это твоя беременность, твой ребенок, твоя жизнь! Поняла? – Оля была вне себя от негодования. Она нервно чистила очередной мандарин.

– Я устала, Оль. Домой хочу, – безжизненным голосом сказала Инна и улыбнулась, глядя на горку чищенных мандаринов, выросшую за несколько минут на Ольгиной тумбочке.

– Смотри, подруга. Эти твои интеллигентские нюансы им до одного места. Имей в виду. Если стукнешь по столу кулаком, никуда не рыпнутся. Будут сохранять, как миленькие. Мариэтта эта свое одно место твоими выписками прикрывает, вот и все.

– Мне все равно, Оль. Я просто не могу больше. Пусть будет, как Бог даст.

Инна достала из ящика тумбочки маленькую икону Божией Матери "Помощница в родах", поцеловала ее уголок и перекрестилась.

– Знаешь, бывают моменты, когда никто не поможет, кроме Него, – проникновенно и задумчиво сказала Инна, прижимая к себе икону и светлея лицом. Ей как будто открылась истина, на нее откуда-то снизошла уверенность.

Оля подошла к сидящей на кровати Инне, обняла и заплакала. А Инна прислушивалась к ее животу. И слезы ее впитывались в мягкий домашний Олин халатик.

– Кто за тобой приедет? Борька твой? – спросила Оля, проверяя Инкину тумбочку, чтобы ничего не забыла, – Так, еще раз: телефон я тебе свой дала, ты мне свой тоже, пиши, звони, не забывай, поняла?

– Поняла.

Последний раз взглянув на кровать, на тумбочку, на окно, в которое ни разу не захотелось посмотреть за целый месяц жизни, помахав Оле ладошкой, Инна вышла и спустилась на лифте в холл. Там ее уже ждал… Почему-то вовсе не Борька, а его старший брат Денис. Он путанно объяснил что-то про непредвиденную командировку и отвез ее к родителям.

А еще через месяц Инна узнала, что никакой командировки нет. Просто Борька ее бросил…

Холодный дождь старательно омывал глухой столичный двор. Слегка присыпала перекошенные в вечной судороге качели мелкая ледяная пудра – заунывная предвестница снега. Возле мусорных баков возились бомжи. Согбенная старушка в зеленом пальтишке с детского плеча и чрезмерно худая тетка в тяжелых мужских ботинках, подвязанных веревками. Тетка куталась в плащ, измазанный на спине ядовито-оранжевой краской, как будто забор, размалеванный граффити на тему "город в огне". Плащ продувался ноябрьским ветром насквозь и способен был защитить разве что соломенное чучело в огороде..