Илья Коган - Завтра будет другим

Так и в этот вечер. Ленчик не успел и рта раскрыть, а Марк уже торопливо отвечал на не заданные вопросы:

– Я раньше бывал у мудропеда Агилеры. Часто… Она давала материал для курсовой. Ну, и вообще…

– Что «вообще»?

– Она мне нравилась. Очень…

– А кому еще она нравилась?

– Ну… многим…

– Говори правду! Ничего, кроме правды! – настаивал Ленчик. – Кто у нее бывал, кроме тебя?

« – Молчи! – шептал Марку разум. – …лчи-лчи-лчи! – откликалось послушное эхо в отуманенной голове. Но язык непослушно талдычил:

– Ну… Лялик… Локшин то есть… Петрик… Черняев который… Он же художник… И еще Шпайер… Стихи сочиняет… Она таких любила…

Марк ждал, что наставник потребует подробностей, но Ленчику, видно, хватило и этого. На первый раз…

Этой ночью Марку снова снился отец. Они опять карабкались к вершине Ай-Петри, а мама призывно махала сверху. Большой черный силуэт на фоне восходящего солнца. – Скорее! – торопила их она. —

Чай остынет!

– Вечно она спешит! – ворчал запыхавшийся отец. – Я ей говорил: – не гони так!..

А мама почему-то вздыхала и задумчиво вертела в руках что-то невнятное. «Кортик! – догадался Марк. – Морской кортик!».

– Встать! Смотреть в глаза! Признаваться!

Детектив, прихрамывая, ходил по кругу, старательно обходя белый контур на полу. Это был меловой силуэт убитой Агилеры. Через каждые три шага детектив останавливался против оробевшего студработника и упирался пальцем в его впалую грудь.

– Облегчи душу! Чистосердечно!

А потом снова шагал, чуть слышно напевая:

– Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя…

Или вдруг резко тормозил и упирался пальцем в грудь Марка.

– Ну, колись, колись! – почти ласково приговаривал он. И снова принимался мурлыкать:

– То ли бурей завываньем

Ты, мой друг, утомлена…

В комнату Агилеры Марка привел Ленчик Гоген-Ваген.

– Побеседуешь кое с кем! – многозначительно пообещал он.

Кроме Марка, в комнате, словно пришибленные, сутулились Лялик-Локшин, Петрик-Черняев и Шпайер-просто Шпайер. Все, кого вчера вечером назвал Марк. «Ничего страшного! – успокаивал он себя. – Не я, так кто-нибудь другой! Все равно узнали бы!».

Беседовал с ними пожилой детектив. Детектива звали непонятным именем Мисвандерроэ. Он сам так представился, на что художественно грамотный Петрик-Черняев спросил:

– Это вы из того рода, который «стеклянный дом»?

– Из детского дома я! – добродушно ответил детектив, сделав ударение на слове «детского». – Когда удостоверение оформляли, назвали меня в честь немецко-русского единства. А брата Степана обозвали Кафкой Фрейдом. И ничего – жизнь прожили. Имен не замарали!..

Разговаривал детектив добродушно. Но смотрел цепко.

– Вы же понимаете, – втолковывал он, – что убил кто-то из вас. Из тех, кто был вхож к мудропеду. И кому она доверяла… И убил зверски.

Сначала придушил, а потом исколол всю каким-то режущим орудием…

« – Кортик!» – вспомнил Марк ночной сон. И посмотрел на стену над кроватью, где раньше висел офицерский кортик в красивых ножнах. Теперь там ничего не было…

– А чему это она вас на дому учила? – допрашивал между тем детектив Мисвандерроэ. – Чему такому, чего в классе нельзя было выговорить?..

– А, впрочем!.. – махнул он рукой. – Пусть этим ваши мудропеды занимаются. Мое дело – найти убийцу! И уж поверьте, он от меня не уйдет!

– Ни сном, ни духом! – чуть не бил себя в грудь Шпайер. – Я и правдолюбу так сказал!

– Вы не правдолюбов бойтесь, а меня! – погрозил пальцем детектив Мисвандерроэ. – И своей совести!

Марк согласно кивал головой. Он понимал, что детектив прав и что убийцу надо искать среди своих. Но это никак не укладывалось в голове. «Свои» это же свои. Те, с кем он рос, каждого знал, как самого себя.

А знал ли он самого себя? Марк понимал, что, пока убийца не найден, он такой же подозреваемый, как любой из его друзей. И хотя в самом страшном сне не мог представить себя в роли злодея-садиста, чувство вины не оставляло его: слишком сильно было в нем ощущения своей группы как единого организма.

– Свободны! – отпустил их детектив. – Пока…

Марк выходил последним.

– А там всю жизнь висел кортик! – показал он на ковер над кроватью. – А теперь пусто…

Мисвандерроэ внимательно посмотрел на ковер и на Марка.

– Кому нибудь говорил?

Марк отрицательно помахал головой.

– Вот и молчи!

Мудропеда Агилеру хоронили через день. Сначала было отпевание в лицее. Закрытый гроб стоял в актовом зале. Под портретом в черной раме квартет студработников играл положенную для таких церемоний музыку.