Владимир Травин - Плацкартные монологи. Анекдоты и миниатюры

Дела любовные, дожди бесконечные, чаи горячие. Через какое-то время из избушки вышел дед с топором на – перевес. Сломать тарахтящую машину совсем (а ведь замотала своим двигателем до смерти!) дедушка не посмел. Но вот сделать что- то неприятное дураку – трактористу было необходимо. И выбрав правое заднее колесо, размером больше злоумышленника раза в два, дед ударил во все свои предсмертные силы.

…Дождь как шёл, так и идет. Довольный тракторист чавкает сапогами в уличной грязи, тарахтит по- прежнему трактор, за правым колесом лежит мертвый дедушка, топор в луже под нетронутым колесом…

Выпускник Второго Медицинского института, кинооператор и фотограф, спелеолог и суперподводник, пришел в районную поликлинику на прием к ЛОРу. Войдя в кабинет, он присел к столу, навалился грудью на полированную плоскость, дабы укоротить расстояние между доктором и собою и, чуть ли не зацепив специалиста за пуговицу халата, доверительно поведал:

– Вы знаете, коллега, у меня болит правое ухо. Я использовал для лечения несколько методов. (Увы, я не силен в медицинских терминах, но далее последовало длинное перечисление различных способов борьбы с болезненными симптомами в ушной раковине). И к сожалению, коллега, ничего не помогло.

– Ну что ж, давайте посмотрим, коллега, – отвечал доктор.

И после короткого осмотра уха продолжил:

– А вы знаете, коллега, у вас там таракан дохлый!

Второй заместитель «головы» Могилева-Подольска два года отработал в Бразилии директором футбольной команды. Когда владелец разорился полностью, Серега с семьей еле успел унести ноги от разъярённых футболистов и болельщиков. А ныне он сидел в маленькой столовой комнате у Санька, в Нагорянах, и пил хозяйский самогон. Стол ломился от щедрой закуски, Санек все подливал, и совершенно пьяный Сергей Шибинский, выпучив глаза, кричал:

– А как же достали негры эти, и эти все национальные меньшинства, китайцы всякие!…

При ранении в голову Виталика обмотали бинтами так, что даже рта не осталось. Он спустился вместе со своим агрегатом – гранатометом – а говорить ни с кем не мог. Сняв бинты, врач спросил: – Куда ранило – то?, – И Виталик, отвечая, выплюнул пулю на кафельный пол.

А Мирон и Зураб были отпущены вниз без ранений, просто по распорядку. Доехали до Нового Афона, до родной стороны, так сказать. И ничего нету! Ни вина, ни баб. Ну, вернулись обратно в Сухум. Там неожиданно повезло – местный Сбербанк справлял глупый юбилей. Что-то там пятнадцать лет, один управляющий, и двадцать восемь женщин.

Вам надо рассказывать про Зураба? Про уставших музыкантов? Про музыкантов, обеспечивших свои семьи на год вперёд? С каждой Зураб оттанцевал, закрутил в круге, так сказать!

Вы знаете, как поют на Кавказе?

Вы знаете.

Запевает всегда один. Потом подхватывают сразу трое, потом все. Это многоголосие уносит всё вверх. Поют все, кроме самого старшего, он не поёт, он – плачет. А белая скатерть стола становится крошечной чужой точкой на ненужной земле. Если ненадолго опуститься, станут заметны красные капли, случайно оброненные, когда наливали вино. В этой бесконечности гости – лишние! Лишние или пришлые, незваные – не на века, только здесь и «на сейчас». Нет вам здесь места. Нет места ни кому – только песня!

А потом поехали в Гудауту. Почему не было видно бетонных заграждений? Что, у папиной 21ой Волги плохой обзор?! Впаялись в армированную плиту по- полной. Уже близко к городу. Зураб дотащил до больницы Мирона на руках.

– Мне только пьяных не хватало! – ответил хирург, – Война идет, у нас раненные, а вы…

– Да мы тоже! – кричал Зураб.

– Не повезете в Новый Афон, сами доедем! – и покатил инвалидную коляску с дружком вниз по лестнице.

– Хватит, хватит!

Довезли до Нового Афона. Утром Зураб понял, как ему плохо. Он выпил, и понял, что плохо не только ему одному. А когда он это понял, он взял бутылку водки, и пошел в больницу. Там лежал Мирон с загипсованной шеей.

– Привет! – сказал Зураб.

– Это, ну, в общем, – пить Мирон не мог.

Тогда Зураб оттянул нижнюю губу товарища, и влил туда цельную бутылку водки.

Некоторых умственно отсталых детей родители приучают к чему-нибудь, к простейшему счету или к рисованию – ну, чтобы занимались хоть чем-то! А Вова сначала отучился гидрологии, а уже потом получил по голове. Вообще по жизни везло.

В институт Арктики и Антарктики взяли сразу же после реабилитационного курса, попал в хорошее отделение, на Шпицберген поехал уже через год. Вести научную деятельность Вове было сложно, но делать замеры расхода доверяли без проблем. Да и дураком он был, в общем-то, тихим, работу свою любил, ну были, конечно, странности… Как-то я делал с ним суточный замер расхода Грендален, сменялись через четыре часа, я для него дров по берегу набрал, разжег костер, а Вова его сразу потушил, сказал что дымит. Это в сентябрь-то, на Шпицбергене!