Александр Шляпин - Тунгусский Робинзон

Зеки пили не спеша, каждый делая по паре небольших глотков, которые назывались «хапками». Шаман достал, из тумбочки небольшую икону, которую писал самобытный, лагерный «богомаз», и протянул Сергею.

– Держи бродяга! От всей души каторжанской, дарю тебе на память икону святую. Как будет тебе на сердце тоскливо, глянь в глаза Богу и проси то, чего твоя душа желает! Икона эта святая – ибо в неволе страдальцем писана.

Сергей взял икону и поцеловав её в знак благодарности пожал руку вору.

– Спасибо Саныч, век не забуду! Как будет у меня дом, в угол обязательно повешу, – сказал Сергей, и положил икону в свою сумку.

В этот момент шнырь завопил, оповещая блатную компанию:

– Атас! Менты, на барак!!!

Блатные, несмотря на предупреждение, даже не шелохнулись. Вертухаев они не боялись, а если и были, какие конфликты по режиму, то Шаман как вор в законе, дипломатически умел наладить контакт с любым представителем администрации колонии. Кому – то хватало человеческих слов, кому – то маклерской безделушки, а кому и стодолларовой банкноты.

Сегодня был день особенный – день освобождения Лютого, и ни одна сила не могла нарушить традиционного арестантского чаепития.

– За тобой, – сказал Шаман.

Прапорщик – контролер в народе вертухай, появился в проходе между «шконками», заглядывая в проходы. Он не спеша рассмотрел присутствующих и, ехидно улыбаясь, обратился к Шаману:

– Так господа арестанты, что за «сходняк» – в карты «шпилим», или по шлангам «герасима» гоняем? Шаман, а почему у тебя урки на бараке курят? Ты за бараком смотрящий – или нет?

– Стар я стал Михеич, чтобы за шпаной да лагерными гопниками зеньки пялить. Может, кто на параше и курил, да сквозняком натянуло.

Прапорщик резиновой дубинкой тронул Чалого по плечу и спросил:

– А что тут делают лица блатной национальности из другого отряда? Что Чалому тут надо? Он что в ШИЗО захотел? Это Чалый косяк!

– Слушай, начальник, ты в натуре порожняк гонишь! Ты же знаешь, на бараке никто не курит, в «пулемет не шпилят», да и с марафетом у нас полный голяк. Это же не Лас – Вегас! Чалый на отвал пришел по «зеленому коридору», ему сам ДПНК локалку открыл. Лютый матрац ему свой обещал, да тумбарь с макулатурой.

– Смотри, Шаман, мне порядок на бараке нужен, – сказал контролер.

Прапорщик приподнял подушки, заглянул для проформы в тумбочки, делая вид, что шмонает.

– Да, что ты ищешь Михей? – спросил Шаман, – Не видишь – Лютый поляну накрыл.

– Так, Лютый, уже освобождается! А тебе Шаман, еще лет шесть зону тапочками топтать.

– А то…, – ответил Сергей, – восемь «пасок» Михеич, как с куста! От звонка до звонка.

– Ну, тогда прими мои поздравления, – ответил контролер. – Ты Лютый, теперь человек вольный. Давай – заканчивай чифирить и дуй в спецчасть, тебя Антоныч, целый час уже ждет с «волчьим билетом».

С дальних отрядов до вахты было метров двести. Сергей, хапнув напоследок, крепкого чая, попрощался с блатными и погнал по «центряку», словно на пружинах.

Холодный октябрьский ветерок неприятно дул с Севера. Судя по направлению, к вечеру должен повалить снег, и накрыть Туруханск белым покрывалом. Зима в эти края приходила рано. Но этот год был аномальным. Сентябрь, вопреки прогнозов, простоял сухой и теплый. Немногие старожилы помнили о подобных сюрпризах матушки – природы. Лютому казалось, что даже суровая северная природа, и та радуется его освобождению.

До внутренней вахты оставались считанные метры. В этот миг его сердце в предчувствии свободы уже хотело вырваться из груди. Восемь лет – Сергей ждал этого дня и дождался.

ДПНК – дежурный помощник начальника караула колонии, встретил его ехидной улыбкой.

За двадцать лет службы на зоне, майор по кличке «Булкотряс», настолько преуспел в уголовном красноречии, что даже матерые урки не рисковали с ним разговаривать по «фене».

– Ну что, осужденный Лютый, на свободу? С чистой совестью? – спросил он.

– Короче можно, – спросил Сергей. – Я, между прочим, с сегодняшнего дня Сергей Сергеевич Лютый, а не осужденный!

– Ты, Лютый, пока еще урка! Вот когда я карточку из картотеки переложу в ячейку «Освобожденные», тогда ты и станешь Сергеем Сергеевичем. А пока еще давай – руки в гору! Шмонать буду!

Майор присел на корточки. Его руки скользнули по робе с низу вверх. Жирные пальцы «пупкаря» шевелились, ощупывая каждый шов. Чувство омерзения мгновенно наполнило душу, вытесняя радость освобождения.