Геннадий Перминов - Оборотень

Проваливаясь в снег по самое брюхо, вожак, тяжело, прерывисто дыша, с трудом брёл по мелколесью. Он чувствовал, как силы покидают его могучее тело, потому что кровь не переставала обильно сочиться из раненной лапы. Он уже не бежал, а, пошатываясь, брёл по укатанной лесовозами дороге, ощущая полнейшее безразличие к своей дальнейшей судьбе. Слева показались покосившиеся кресты деревенского кладбища, и волк машинально свернул на узкую тропинку, которая вела к погосту. Тропа вывела его на бугор, к двум явно ухоженным и очищенным от снега аккуратным могилкам, с металлическими памятниками, верхушки которых украшали красные звёздочки. Волк рухнул на тропинку между могилками, и устало закрыл глаза, изредка вздрагивая от пронизывавшей всё тело боли. Полежав немного, он с трудом поднял голову и, изогнувшись, стал облизывать кровоточащую заднюю лапу. Ощутив шершавым языком твёрдый бугорок неглубоко засевшей пули, волк вцепился в нее зубами и резко, вместе с изрядным клоком кожи, выдрал ее из тела, а затем, хрипло взвыв от пронизавшей всё туловище нестерпимой боли, потерял сознание.

Часть первая

Старик лежал на печи, слушал завывание январской метели за окном и, беспокойно ворочаясь с боку на бок, вспоминал свою нелёгкую и малорадостную жизнь.

Его отца, угрюмого и неразговорчивого мельника, а стало быть и жену, Степанову мамку, расстреляли за складом, в котором в добрые времена хранилась готовая мука. Самой экзекуции он не видел, но мальчишка отчётливо, до сей поры помнил мамкин вой, мольбу, просьбу о том, чтобы не трогали Стёпочку, её сыночка, кровинушку.

– Ванька! – выла Катерина, Стёпкина мамка, ползая на коленях и пытаясь поцеловать грязные сапоги чекиста. – Я же, когда крестили тебя в церкве, самолично крест православный на шею вешала! Аль ты его не носишь? Пощади сына!

– Сын за вас, аспидов и кровопивцев, не в ответе! – верещал пьяный чекист и злобно щерил гнилые, прокуренные зубы. – Так говорит наш великий вождь и учитель, товарищ Ленин.

Затем раздались два сухих, бесстрастных щелчка и главный каратель, самодовольно улыбаясь, засунул дымящийся пистолет в большую деревянную кобуру.

– Пойдем, братва, отметим это дело, – он вытер руки снегом и пошёл в дом, в их дом, который папка строил и обихаживал всю жизнь. За ним гурьбой потянулись остальные.

– А ты поплачь, милок, покричи! – маленький Стёпка втянул голову в плечи и боязливо оглянулся. Позади него стояла Евдокия, благочестивая и богобоязненная старушка. – Совсем люди страх перед Богом потеряли, ничего не боятся и ни в кого не верят. Антихриста безволосого выше Господа поставили! – бабушка имела в виду Ленина, аляповатый портрет которого, вкупе с алым, выцветшим флагом, висел на дверях избы, которую представители новой власти облюбовали под свою штаб-квартиру.

– Ты, милок, помяни мои слова. Пройдут годы, народ прозреет и скинет с себя басурманскую ересь. А эти, что твоих родителев расстреляли, оборотни, перевёртыши, по-нашенски. Кто у власти – тому они и служат.

– Бабка, а кто такие оборотни? – сосредоточенно ковыряя пальцем в носу, спросил Стёпка.

– Ой, внучок! – тяжело вздохнула старая женщина. – Мал ты ещё, чтобы о таких вещах раздумывать. Как бы тебе понятнее втолковать. Вот, смотри, есть день, а потом наступает ночь… Так бывает и у людей. Средь бела дня, покуда солнышко светит и все хорошо, то и человек хороший, а ночью становится тёмно и страшно, стало быть, и человек меняет свое обличье, оборотнем становится. Вон, Ваньку Скопцова, что над твоими родителями изгаляется, твоя мамка на руках тютюшкала, покуда его батька у твоего отца на мельнице зерно молол. Подрос и вишь, в какого лиходея превратился! Погоди, милок, придёт времечко, когда люди снова к Господу нашему повернутся. Вот тогда он с них за грехи и спросит. Судный день будет! Так в писании сказано, – бабушка, что-то шепча обескровленными губами, перекрестилась на купол церкви, стоявшей неподалеку.

– Пойдём, милок, ко мне, поживёшь пока у меня. Негоже тебе с этими убивцами в одной избе столоваться. Пристрелят по пьянке, – она взяла мальчишку за руку и повела его за собой мимо церковно-приходской школы к маленькой избушке на окраине большого села.

Стёпка и раньше бывал в доме бабки Евдокии, которая приходилась его отцу дальней родственницей. Его всегда удивляло изобилие потемневших от времени церковных книг, которые старушка читала долгими зимними вечерами, старчески щурясь от тускло-мерцавшего огонька закопчённой лампадки. А Стёпке бабушка давала иллюстрированные журналы, которые невесть какими путями попали к ней, и мальчонка, изумлённо покачивая вихрастой головой, разглядывал чопорных женщин, подтянутых мужиков в неведомом одеянии и ещё множество всякой всячины. Тут надо заметить, что именно бабушка Евдокия и обучила любознательного мальчонку азам грамотности, так что в церковную школу Стёпка пришел уже довольно подготовленным.