Геннадий Марченко: Оборотень

Василий Веточкин жил в коммунальной квартире на улице командарма Буденного. Впрочем, слово "жил" здесь не вполне уместно. Скорее, влачил жалкое существование беспробудного пьяницы, за что был презираем своими добропорядочными соседями. Из мебели у него оставался лишь старый, скрипучий диван, все остальное он давно пропил.

На что Веточкин жил, он и сам затруднился бы ответить, поскольку сдача макулатуры и пустых бутылок приносила чисто символический доход, которого хватало только на хлеб и дешевые сигареты. Квартплату он задолжал уже за несколько месяцев. С выпивкой, как ни странно, дело обстояло проще. Во дворе постоянно кто-то "соображал", а Василий с удовольствием выполнял роль собутыльника, благо его знали практически все алконавты с округи.

Правда, мы забыли отметить, что кроме дивана у него еще имелось радио, которое он никогда не выключал. Оно служило не столько источником информации, сколько слушателем и собеседником. Лежа вечерами на диване, и перемежая речь пьяной икотой, Веточкин жаловался благодарному слушателю на свою несчастную судьбинушку. И казалось, что радиоприемник в ответ сочувственно вздыхает.

Вот и в этот сентябрьский вечер Василий, как обычно, произнес душещипательный монолог, после чего завернулся в старый, прожженный в нескольких местах плед и безмятежно захрапел. Проснулся он среди ночи от странного, будоражащего чувства. Что-то мешало его мирному сну, распирая грудную клетку. Устав бороться сам с собой, Веточкин поднялся, добрел до окна и распахнул форточку. Увы, струя свежего воздуха облегчения не принесла. А вскоре стоять у окна в майке и семейных трусах показалось холодновато, и немного подумав, Василий форточку прикрыл. В груди же продолжало что-то тесниться, отчего по коже бегали мурашки.

Веточкин вздохнул, собираясь вернуться к скрипящему ложу, но в это мгновение из-за обрывков лохматых туч во всей своей первозданной красе выползла луна, растекшись по ночному небу яичным желтком. Веточкина пронзил разряд электрического тока… Рот его широко распахнулся в беззвучном крике, глаза повылезали из орбит, а пальцы рванули на груди майку, с треском раздирая ее пополам. Упав на колени, он вцепился ногтями в половые доски, оставляя на облупившейся краску глубокие борозды…

Когда спустя некоторое время Василий вновь вернулся в реальность, то обнаружил себя стоящим на четвереньках на каких-то широченных досках, посреди груды неприятно пахнувшего белья. Запах отчего-то показался Веточкину смутно знакомым. Он поднял взгляд, и в то же мгновение его прошиб холодный пот. Василий находился в своей же комнате, только выросшей до умопомрачительных размеров. И по-прежнему бормотавшее радио только добавляло происходящему ирреальности.

— Ну вот, допился, — произнес Веточкин подозрительно писклявым голосом.

Спустя секунду невдалеке раздалось шуршание, и глазам несчастного предстал обыкновенный рыжий таракан, только ростом он был с теленка. Пруссак зловеще шевелил усами и поскрипывал хитиновыми крылышками:

— Ты-то откуда здесь взялась, хвостатая? У этого забулдыги лишней крошки хлеба не найдешь, так что на поживу можешь не рассчитывать. А делиться с тобой тем более никто не собирается.

Произнеся эту тираду, рыжий хмыкнул и умчался по своим тараканьим делам. А Веточкин сглотнул застрявший в горле ком и подумал: "Однозначно, белая горячка! Все, с этим делом нужно завязывать!"

Сейчас первым делом требовалось добраться до дивана и постараться уснуть, так как подобный кошмар уже начинал действовать Василию на нервы. Особенно ужасала потрясающая реальность происходящего. Да, бывали и раньше у него приступы "беленькой", но к назойливым маленьким чертенятам, кривляющимся в темных углах, Василий давно привык и относился как к тем же тараканам. Но чтобы вот так…

По пути к дивану, напоминающему небоскреб, Веточкин сообразил, что по-прежнему передвигается на четырех конечностях. Он попытался принять вертикальное положение, но это ему не удалось, и пришлось продолжать путь в столь унизительном для хомо сапиенс положении. Кстати, так передвигаться Веточкину показалось даже удобнее. К тому же при движении ему помогал волочащийся сзади хвост, и он подумал, что в этом кошмаре стал, не иначе, обычной мышью. Его догадка была подтверждена двумя мухами, появившимися сверху:

— Глянь-ка, мышь! — прожужжала одна.