Андрей Томилов - Это и есть наша жизнь

– Как бы ни загнулся раньше времени, уж пусть лучше порет, я потерплю.

Даже во сне мне виделось, как я расправляюсь со своим врагом. Только, почему-то резал я его в ногу. И он, хромая, скрывался в густом лесу, отстреливаясь из автомата. Я знал, что он умрёт от потери крови, но сомнения меня охватывали:

– Если раненый, отстреливается и уходит в лес, значит он партизан? Значит, он наш?

Но проснувшись и вдохнув знакомый запах перегара, я сразу понимал, что отчим «не наш». И желание убить его не проходило, а наоборот возрастало. Становилось обидно, что он маскируется под наших.

В школу я почти не ходил. А если и ходил, то только для развлекухи, – над училками поиздеваться. Злой был. По любому поводу кидался в драку. Злость, ненависть ко всем, так и вырастала из меня, окутывала и буйствовала. Мне нравилось, что почти все меня боятся. Это было видно по глазам. Боятся.

Мамка совсем запилась. Она ещё и ещё раз убеждала меня, что никакого отца не было, и искать некого. Пожалуй, что, я согласился. Согласился с тем, что отца, который мог бы за меня заступиться и отомстить, – нет. Нет, и никогда не было. Согласился.

Но, север, – он стал уже какой-то самоцелью для меня. Какой-то неведомой, далёкой и притягательной страной. Красивой, чистой, Розовой мечтой, которая, несомненно, осуществится, только дайте срок.

Казалось, что именно там, на севере, растут яблоки и даже арбузы. Матушка, давным-давно, приносила пластик арбуза. Он был такой большой и тяжёлый, но так быстро и внезапно кончился, что от обиды я заплакал, и долго не мог успокоиться. А мамка до слёз хохотала надо мной и гладила по голове.

О том, что мамка умерла, я узнал, когда поздно вечером возвращался домой.

В то время я уже поигрывал со старшими в карты, и именно сегодня продул мамкину брошку. Думал, что отчим убьёт, как узнает. С каким-то диким облегчением вздохнул, услышав, что мамки больше нет и ругать меня некому.

– У тебя мамку убили.

Загораживая мне дорогу к лестнице, сообщила соседка тётя Валя.

– Как это убили?

– Этот, сожитель ваш.

Я привалился к стене и не знал, что делать дальше. Может, надо зареветь и распустить сопли, – что-то не хотелось. Да и радость от того, что не будут драть за брошку, пересиливала. Соседка продолжала:

– Арестовали уже его, отчима-то. Допились.

Подъездная дверь снова хлопала от ветра, хлопала с каким-то придыханием, или стоном. А каждый новый хлопок казался злее предыдущего, громче и яростнее. Ступени лестницы, ведущей на наш этаж, были заляпаны грязью. Теперь эта грязь замёрзла шишками, закрепла как бетон и на каждой ступеньке создавала свои узоры, совсем не похожие на соседнюю.

Возле дивана была лужа крови, расплывшаяся по облупившемуся полу, но страха не появилось. Тётя Валя пришла с ведром воды и замыла кровь, как получилось. Ворчала:

– Останется пятнище-то, на самом виду. Ладно, может, закрасим.

Чего-то заглядывала во все углы, стены оглаживала рукой:

– Белить надо будет. Работы….

Потрогала просиженный диван:

– Завтра привезут, мамку-то. Боишься один-то ночевать? Ничего, свыкнешься.

– Тёть Валь, а отчима точно не выпустят?

– Как же, убивец ведь. Кто его выпустит?

Притворила дверь.

Я ещё прошёлся по комнате. Остановился напротив арапника. Он спокойно висел на своём гвозде, словно ничего и не случилось. Оглянувшись по сторонам, забрался на стул и медленно снял его со стены. Тяжёлый гад! По спине, по заднице, и ниже, покатилась нервная дрожь. На голове зашевелились волосы.

Торопливо бросил этого врага под порог. Чуть посидел на диване, не сводя глаз с арапника. Потом достал из-под дивана старую, вонючую портянку, замотал в неё врага, и утащил, бегом, на помойку. Закинул подальше.

Стало чуть спокойнее.

После похорон, я несколько дней валялся на диване, наслаждался свободой, обжирался остатками еды после поминок.

В школу решил больше не ходить, – с семью классами тоже жить можно. А если уехать на север, то там и работа найдётся.

Север! Только север!

В комнату ввалились две незнакомые, важные тётки. У каждой в руках по тетрадке и карандашу. Ещё в комнату втиснулись участковый, и тётя Валя. Она стала пальцем показать на меня: вот он, вот! Голубчик!

Все стали расхаживать по комнате, смотреть на голые стены, пялиться на потолок. Тётки что-то записывали. Я лихорадочно вспоминал, что натворил. Ничего не вспоминалось. Только та брошка, но она всегда была в коробочке, в тряпочке. Не похоже, чтобы она была ворованная.