Наталья Орлова - Записки, рассказанные вслух

Каждый вечер, когда меня укладывали спать, я лежала не засыпая, прислушиваясь к происходящему в доме. Вот на кухне Тимка мяукает, вот звякает его миска – это прабабушка даёт ему на ужин манную кашу на минтайном бульоне, обязательно подогретую и с кусочками рыбы без костей. Потом он открывает дверь в туалет. Потом быстро бегает по коридору, идёт в большую комнату. Я точно знаю зачем. Он вытирает лапы о ковёр. Да, да. Потом, причмокивая, моется. Затем аккуратно открывает дверь ко мне, бесшумно ступает и, приподняв носом край одеяла в ногах, пробирается спать. Я чувствую, как он проползает к подушке. И вот тёплое тельце прижимается ко мне, упирается мохнатая голова в подбородок, а бархатные ушки касаются шеи. Кот блаженно вытягивается во весь рост, устроив голову на краешке подушки. Я обнимаю его, тихонько поглаживаю. Тимка мурлычет, и глаза мои слипаются. Только два звука в этом мире навевают самый сладкий сон: шелест ночного дождя по листве и мурлыканье представителя кошачьих, когда нарочно стараешься подольше не заснуть, чтобы насладиться звуками, но стремительно проваливаешься в сон.

Конечно, Тимку прогоняли. Взрослым не нравилось, что кот спит на подушке, под одним одеялом с ребёнком. Но в долгой и непродолжительной борьбе людей и кота победил доблестный выходец с острова Сиам. Когда-то я читала легенду, что коты эти были личными телохранителями сиамских принцесс. Тимка выбрал меня в принцессы. Он заботился обо мне, согревая и убаюкивая перед сном, участвовал в моих играх. Только я могла таскать его за хвост, повязывать на голову платочки, превращая кота в невиданное инопланетное существо, пеленать в куски ткани, возить в кукольной коляске. И при этом на мне не было ни единой царапины. Со взрослыми было иначе.

Когда его выгоняли из моей кровати, он, недовольно глядя на гонителя, уходил, пережидал и возвращался снова. Однажды бабушка выгнала его спать на кухню, постелила на табуретку подстилку и закрыла дверь в мою комнату, не просто закрыла, а придвинула к ней мою кровать (я спала в проходной комнате) и с чувством выполненного долга ушла спать. Без Тимки я никак не могла уснуть, но усталость взяла своё. Вскоре я проснулась от грохота и ещё от того, что моя кровать движется. Тимка разбегался по коридору и всеми лапами лупил в дверь, от ударов дверь приоткрывалась, а кровать отодвигалась. Отвоевав таким образом узкую щель, он протиснулся в неё. Когда бабушка проснулась, услышав шум и вышла из комнаты, чтобы разобраться, в чём дело, мы с Тимкой снова мирно спали, обнявшись. После этого она сдалась.

В Тимкиной иерархии я занимала место любимца, почти котёнка, когда меня увозили, он скучал и перебирался к прабабушке – Бабусеньке, как любовно называли её в семье. К ней он относился хорошо, но требовательно. А вот с бабушкой у них шла затяжная война, бои были с переменным успехом, но, думаю, оба оставались довольны, ибо скучать не приходилось.

Бабушка, уходя на работу, выдавала ему завтрак – вечную рыбную кашу, только она считала излишним её подогревать, разбивать комочки и аккуратно раскладывать кусочки рыбы. По принципу: нечего баловать, проголодается – съест. Кот скорбно сидел над «неправильной» кашей и помякивал. Она объясняла ему, что он не прав. Тимка в отместку писал мимо лотка – ювелирно, чтобы лапы не намочить (потом же ко мне идти, досматривать сладкие утренние сны). Она, уже опаздывая, убирала за ним, могла не полениться и отлупить мокрой тряпкой. Для этого совершалась бодрая утренняя пробежка по кухне, коридору и большой комнате. Тимка, как правило, уворачивался и считал подобное поведение оскорбительным по отношению к себе.

Бабушка уходила на работу. Кот шёл к ней в комнату. Садился на подоконник, в передних лапах зажимал кусок тюля и начинал фигурно выгрызать. Тюль бабушке приходилось менять по этой причине часто. Зато у меня всегда были разные кусочки для создания кружевных юбок и накидок. Бабушке это надоело, и она где-то раздобыла дефицитный по тем временам и дорогой капроновый тюль. Я помню, как Тимка с остервенением пытался его разорвать. Но ничего не получалось. Он от напряжения и злости прижимал уши к голове, фыркал и чихал. Зубам и когтям становилось, видимо, больно. Занавеска была основательно пожёванной, но целой. Он в раздражении спрыгнул с подоконника. Отошёл и зло уставился на неё. Потом разбежался и прыгнул со всего маха, повис на ненавистной ткани. Зажимы-крокодильчики, что крепили её к карнизу, были не в силах выдержать подобный натиск. Тюль картинно и трагично повис на нескольких уцелевших по краям крючках. Потом воодушевлённый Тимка проделал то же самое со шторами. И абсолютно удовлетворённый победно покинул комнату.