Александр Ермак - Годин

На глаза наворачивались слезы. Вскоре они хлынули потоком, тело его судорожно затряслось.

Через несколько минут он перестал дрожать, вытер слезы. Легче не стало. Вздохнул. И тут открылась дверь, заглянула мама:

– Поздно уже. Выключай музыку. Ложись спать!

– Хорошо!

Алексей выключил магнитофон, встал. Потянул было с себя рубашку, но остановился, снова вздохнул и вышел в большую комнату. Лиля уже спала: ей стелили на диване, так она на нем и росла без перехода от маленькой кроватки к большой. Отец у форточки докуривал последнюю перед сном папиросу. Мама только что вышла с кухни:

– Выключаем свет? – посмотрела на Лилю, которой, впрочем, ничто не мешало.

– Выключай! – загасил папиросу в пепельнице отец и, кашлянув, добавил:

– Пошли к себе.

От керамического завода они получили на семью эту двухкомнатную квартиру в Дальнедорожном. В десятке микрорайонов города жило почти двести тысяч человек, работавших на нескольких местных предприятиях. Многие из дальнедорожцев годами стояли в очереди на жилье. Годины жили втроем в «однушке» и еще несколько лет после рождения дочери вчетвером, пока наконец не подошла их очередь на улучшение жилищных условий и они не перебрались в эту «двушку-хрущовку» в панельной, типовой в их микрорайоне, пятиэтажке.

Сначала родители спали в гостиной – большой проходной комнате, а Алексей с Лилей в детской, тоже не маленькой. Но потом в ходе ремонта стену во второй комнате, примыкавшей к кладовке, перенесли. У родителей получилась своя темная спальня, у Алексея – небольшая каморка с окном, в которую входили кровать, шкаф и письменный стол. За ним, в свою очередь, занималась днем и Лиля. В семье договорились, что когда дочь подрастет и если трехкомнатную квартиру получить не удастся, то они с братом поменяются местами.

– Подождите! – остановил родителей Алексей. – Я вот что хотел сказать…

– Ну, – кивнул отец, – говори!

Алексей выдохнул:

– Я больше не пойду на занятия!

– Что? – не поняла мать.

– Как это не пойдешь?! – Изумленно посмотрел отец.

Алексей выпалил на одном дыхании:

– Мне не нравится учиться в педагогическом. Не хочу быть троечником. Не хочу заниматься нелюбимым делом. Не хочу быть плохим специалистом. Не мое это дело. Не хочу обманывать ни себя, ни вас, ни людей. Лучше бросить сейчас на первом курсе…

Мама так и села на диван рядом с вытянутыми ножками Лили. Отец потянулся за новой папиросиной:

– Вот спасибо, сынок, хорошие новости, порадовал!

– Простите, что так получилось…

У мамы было совершенно растерянное лицо:

– А мы-то так радовались, так радовались. Мы же так гордились тобой, Леша! Вся родня, знакомые знают, что у нас сын в институте учится, в люди выбьется. Но может, может, погорячился, сынок? Подумаешь, тройку схватил. Всякое бывает. Может, передумаешь? Еще же можно передумать.

– Можно, но нет, мама, прости!

– Леша, подумай!

– Нет, мама!

Та опустила голову:

– Теперь… теперь, выходит, только на нее вся надежда, – бережно погладила через одеяло Лилину ножку.

– Погоди, мать! – собрался с мыслями отец. – Как это у тебя, Алексей, все просто получается: не хочу это, не хочу то, захотел – поступил, захотел – бросил. Ни с матерью не посоветовался, ни со мной, а мы ведь как бы тоже к твоей жизни, к твоему образованию отношение имеем. Или не имеем?

– Имеете, – согласно кивнул Алексей.

– А раз имеем, – пыхнул отец папиросиной, – так давай вместе думать-решать. Мы вот с матерью институтов не кончали. Мы в другое время росли, в послевоенное, нам не до учебы было: приходилось работать, страну восстанавливать после зверя-фашиста, родителям помогать, чтобы семья не голодала, чтобы все были более-менее обуты-одеты. Наше дело было выжить, чтобы потом уже своих детей вырастить, дать им стоящее образование. Мы тебя вырастили?

– Вырастили, – согласился сын.

– Одели-обули, голодным не ходил?

– Не ходил…

– Все условия для образования создали?

– Создали…

– Ты по своей воле в институт поступил?

– По своей. Но вы советовали, очень советовали…

– Да, советовали. Но ведь никто тебя силком на олимпиады педагогические не загонял, в пионервожатые не запрягал. Ты же сам с октябрятами возился, говорил, что педагогика – важнейшая профессия. Говорил?

– Говорил.