Виктория Лебедева: Как он будет есть черешню?

Мой кофе остыл и подернулся радужной пленочкой, а я все перечитывала этот пост из Новосибирска, по кругу, и никак не могла остановиться – прямо заклинило.

«В этот день я едва не поседела!!!» – писала моя виртуальная подруга. «БЕРЕГИТЕ СВОИХ БЛИЗКИХ!!!» – писала она. Капслоком, потому что это правда важно для нее было после пережитого стресса… То есть это всегда важно, но в такие дни – важно ИМЕННО КАПСЛОКОМ.

Муж заглянул на кухню, поинтересовался, что это я залипла, когда у него рубашка не глажена, и я услышала лишь с третьего раза, но объяснять не стала: не надо ему этого, у него сегодня и так день тяжелый… Он только плечами пожал и ушел собираться на работу, из комнаты через некоторое время донеслось шипение утюга, а я все сидела, глядя в экранчик смартфона. Мне тоже хотелось оставить комментарий, очень. Но какой?

В горле застрял нервный смешок да так и стоял там, не давая нормально дышать, а за грудиной ощущалась тяжесть и холод… не как тогда, конечно, но все равно. Может быть, написать так: «Звонок – это еще что! Вот представьте, если бы вам в дверь правда позвонили полицейские. Вы бы им открыли, а с ними правда ваш мальчик, который попался на наркотиках». Бред. Не поймут. К тому же это слишком длинно для коммента. И как-то даже отдает провокацией, как будто я издеваюсь. Но я не издеваюсь.

Написать: «Бывает и похуже, молодые дураки часто вляпываются бог знает куда из самых добрых намерений»?.. Тоже неоптимистично как-то, и не все молодые – дураки, у этой подруги, судя по всему, мальчик – приятное исключение…

Так я промучилась еще минут пятнадцать, машинально прокручивая ленту вверх-вниз, со всеми этими котиками, выборами, самопрезентацией, селфи на фоне достопримечательностей, анонсами и войной, но все равно возвращалась к тому посту, ничего не могла с собой поделать… возвращалась и в итоге написала единственное, что наконец-то сочла уместным: «Хорошо, что все обошлось».

И почти мгновенно мне прилетел благодарный лайк из Новосибирска.

Приговор объявлен.

Мы недружно поднимаемся с мест, судья схлопывает свою папку, я тоже встаю, пытаюсь разогнуться… потом пробел, монтажная склейка, перед глазами белый потолок.

Стык между белым потолком и желтой стеной тянется наискосок, поперек кадра. Если поднять взгляд выше, можно увидеть помаргивающие лампы дневного света в квадрате люстры. Белый потолок расчерчен на квадраты. А с этими лампами что-то не так. Мечется лихорадочная мысль: что? что?! Лампы моргают, моргают, моргают… звук! Ну конечно! Лампы моргают, но не жужжат, я существую в полной тишине, она воспринимается как мягкая обволакивающая субстанция, лампы моргают, моргают, и тут надо мной всплывает перевернутое лицо мужа. Он открывает рот и что-то говорит, он напуган, я ничего не слышу, лампы моргают, интересно, зачем днем лампы? В зале и так достаточно светло, утро, солнце из окна бьет прямо в глаза, я жмурюсь и отворачиваюсь – почему-то очень медленно, – и вижу перед собой ноги в черных эластичных колготках. Ноги начинаются из черных кожаных туфель на аккуратном ортопедическом каблучке, тянутся вверх и скрываются под подолом строгой черной же юбки. Ноги стоят на линолеуме. Он желтый, но не такой, как стены, а гораздо темнее, он исчерчен множеством подошв, на нем темные полосы, рытвины какие-то, пыль… Солнце падает так, что ее очень хорошо видно: пылью подернута вся поверхность пола, насколько хватает взгляда. Я смаргиваю – и только тогда начинается звук.

– …же вы, мамочка, все уже кончилось! – говорит строгий голос где-то высоко-высоко надо головой, там, где лампы не жужжат, вернее, нет, неправильно, они уже; этот голос и эти ноги – они определенно связаны между собой.

– Лена, что?! – Муж перекрикивает все остальные вернувшиеся ко мне звуки.

Стремительная внешняя сила подхватывает меня под мышки, и мир совершает обратный переворот, становясь на место, резкая боль бьет в поясницу, и я повисаю на руках у мужа, упираюсь ухом ему в грудь. У него за грудиной гулко бухает с бешеной скоростью – он очень напуган, но все равно удерживает меня в вертикальном положении.

– Что же вы, мамочка, – повторяет женский голос у меня за спиной. – Ну нельзя же так! Всё позади!

Я медленно, стараясь обмануть боль, оборачиваюсь и вижу Ваньку.

Он стоит где стоял, с глупым лицом – растерянным и виноватым, и трет переносицу указательным пальцем. Очки от этого, разумеется, набок. Ну и вид у него сейчас! Ванька всегда так делает, если растерялся или задумался, – трет переносицу. Когда он снимает очки, взгляд у него потерянный – как, наверное, у всех очень близоруких людей… он сейчас не смотрит на меня, старается не смотреть, он смотрит в пол, трет переносицу, и щеки у него горят. Какой же он еще маленький, проносится мысль. Маленький и глупый. Ванька. Иванушка-дурачок. Глупый. Глупый и добрый…