Юлия Скоркина - Заветное желание

На кровать малыша посадила, плачет, слёзы счастья по щекам размазывает. Одежду грязную с ребёнка сняла, понеслась воду греть, а сама с рук его не спускает, боится, что видением всё окажется.

Вот уж и ванночка тёплая готова, отмывает с ручек маленьких землицу, умывает Ванятку бережно. Наглядеться на чадо своё не может. И не замечает, что малец не гулит, не агукает.

Смотрит на Пелагею молча, не противится, не плачет, не капризничает.

Эту ночь девушка не спала, с Ванятки глаз не сводила. После ванночки тёплой ребёнок заснул, а она всё ухо ближе подставляла, слушала, дышит ли чадушко, счастье её нечаянное.

Утром, чуть петухи заголосили, вскочила девка кашу варить, дом в порядок приводить да мужа с охоты дожидаться.

На улицу отлучалась ненадолго, мальца с собой не брала. Помнила наказ ведьмин: нельзя трубить на всю деревню, что Ванятка её ожил да домой воротился.

Весь день пролетел, как минута, к вечеру Пелагея с ног валится. Уселась на стул, не поймёт никак – вроде и дела все житейские обнокновенные, а поди ж ты, силушки совсем нет. Дитя бы накормить, а подняться не может. Ванятка на полу сидит, на мать смотрит.

И впервые к девке в душу сомнение закралось. Малыш молчит всё время, кушать не просит, покуда сама за стол не усадишь для кормления.

Ванятка словно мысли материнские прочёл, на четвереньки встал и пополз к ней. За подол длинный ручонкой ухватился, на колени просится.

Все думы из головы улетучились, улыбнулась, прижала к себе мальца и затихла.

Очнулась Пелагея – темнота в доме. На дворе ночь глубокая, Ванятки на руках нет.

Перепугалась до одури: как так получилось, что заснула, сама не поймёт. Вдруг слышит – из хлева звуки доносятся, скотина беснуется. Зажгла Пелагея свечу и побежала в хлев.

Ворвалась и дар речи потеряла: лежит козлёнок на соломе, а на нём, ручонками в горло вцепившись, сидит Ванятка. Корова мычит, на крик исходится, позади неё телёнок в угол вжался. Коза по загону мечется.

Пелагея подлетела, насилу руки ребёнка от шеи скотинки отцепила. Глядь, а у козлёнка на шее рана кровавая. Перепугалась девушка, а Ванятке хоть бы что, смотрит на мать молча, будто и не случилось ничего.

Отнесла Пелагея ребёнка в дом, на дверь крючок с обратной стороны накинула, а сама в хлев обратно побежала.

Успокоила скотину, коровушку погладила, телёнка по бочку бархатному потрепала. Подошла к козлёнку, тот вокруг мамки-козы бегает, мекает жалобно. Сбегала Пелагея в дом, тряпку водой тёплой смочила, отёрла козлёнку шёрстку. Оказалось, что и рана не большая.

Разглядывает девушка ранку, понять не может, как так получиться могло, как вообще Ванятка смог в хлев попасть.

Так и не найдя ответа, вернулась Пелагея в дом.

Ребёнок сидел там же, где она его и оставила: как кукла, не двигаясь и молча смотря на вошедшую мать, словно неживой.

У девушки от этой мысли по спине мурашки забегали.

Подошла она к малышу, на руки подняла, да только сейчас заметила, что у того вокруг ротика кровь засохла.

Тёмное предчувствие зашевелилось внутри, а малец возьми и улыбнись. Вмиг сердце материнское растаяло. К умывальнику поднесла, умыла Ванятку и пошла с ним в комнату остаток ночи досыпать.

Утром проснулась от шагов по комнате – Мирон домой воротился. Вскочила Пелагея с кровати, глянула на спящего малыша и побежала любимого встречать.

– Воротился, Мирошенька? – начала девушка. – Удачно ли?

– Ох удачно, – пробасил муж, – не зря ночи не спали.

– А у меня для тебя подарочек, – произнесла Пелагея.

– Да мне уже подарок, что ты с улыбкой меня встречаешь, Палашенька, – заулыбался в ответ Мирон.

– Этот подарочек подороже будет, – продолжила Пелагея. – Пойди в спальню, глянь, что там.

Мирон с интересом посмотрел на жену и прошёл в комнату, Пелагея пошла за ним.

Подошёл Мирон к постели да так и застыл с открытым ртом. Глаза выпучил, ртом словно рыба воздух глотает, слово вымолвить не может.

– Говорила я тебе, что дорогой подарочек мой, – произнесла девушка и прижалась к мужу.

Мирон как от огня от неё отстранился, смотрит, взгляд как у безумца.

– Ты что это думала? – зашептал он. – Как такое возможно, чтоб дитя мёртвое воротилось?

– Окстись, Мирон! – возмутилась Пелагея. – Как язык поворачивается говорить такое! Не мёртвый он, что ни на есть живой! Подойди, да ручонки мягкие потрогай, головушку шёлковую погладь.

Стоит Мирон, как вести себя, не знает. Сам Ванятку своего хоронил, видел, как гробик закрывали, а он вот лежит, глазками смотрит внимательно.