Юрий Чемша - Отдохните, сударыня!

– Юрочка-а!..

Вспомнила! Неужели вспомнила? Точно, вспомнила!

«Ах, – думаю, – какая же ты сволочь, так называемый “Юрочка”! Она же устаёт не меньше тебя! Она и дома всё успевает, и пирог иногда, и борщ. И сегодня всю ночь не спала, видать, про этот карман думу думала. И что ты за человек такой, “Юрочка”? Ну подумаешь – карман. Да возьми ты сам у секретарши иголку да зашей. Три стежка всего… Прости меня, мой ангел, прости. Никогда-никогда я не буду поднимать на тебя свой зычный голос, даже мысленно…»

Тем временем из спальни снова:

– Юрочка-а!

«Да не буду я ничего, радость моя, не надо никакого пирога и даже борща, тем более что он всегда пересолен. Вообще ужина не надо – я корочку погрызу! Пошёл я, ухожу уже! Спи-досыпай, родная. Пожалуйста…»

– Юрочка-а!..

Стараясь не переступить каблуком, осторожно отзываюсь:

– Что ты, Светочка, спи! Извини, я тут неловко ботинком шаркнул…

– Юрочка, у вас на заводе сегодня аванс выдают. Так ты его в тот карман не клади…

Ах ты ж, милая радость души моей!

Недавно отбрасывал снег от гаража.

Прилетела ворона, уселась на ветку сухого дерева напротив и стала наблюдать за моими стараниями. Вороны, сударыня, непростые птицы.

Они любопытны, умны. Азартны и насмешливы. Пошурудите в интернете, и Вы увидите немало роликов, где они дразнят зверей и людей – просто так, для развлечения. Разве что не разговаривают.

Моя ворона сидела и пялилась на мои старания. То одним глазом, то другим. Нашла себе зрелище.

Организм мой, сударыня, на публике робеет. Читая доклады с трибуны, я всегда смущаюсь, потею, поминутно пью воду из стакана. В прениях беспомощно облизываю губы и прошу долить графин.

Поэтому в юности никогда не пробовал стать, например, певцом, хотя голос есть. Правда, в школьном хоре поговаривали, что нет слуха, но, согласитесь, зачем слух тому, кто поёт? Слух нужнее тому, кто слушает.

Прилетел ветерок, лёгкий порыв, заблудившееся дуновение. Ворона слегка захлопала крыльями, сохраняя равновесие. Это было похоже на аплодисменты, вялые, но одобрительные. Волей-неволей я приосанился, принял молодецкую позу, при броске громко выдыхал «Хе-е!» Лопата перестала выворачивать мне руки. Снег летел по замысловатым траекториям, выписывая вензеля на ту же букву, что и «хе». Красиво укладывался ровным бруствером. Бруствер толерантно не задевал соседских границ.

Когда я менял лопату – лопаты у меня разные, одна для ковыряния, другая для бросания – или делал передышку, ворона считала это новым номером, бурно аплодировала и поворачивала ко мне другой глаз. Иногда переступала лапками по ветке туда-сюда, как будто у самой коготки чесались побросать.

«О чём думал её изощрённый мозг? Чем была занята её премудрая голова?»

Я счёл правильным честно предупредить зрительницу:

– Послушай, – говорю, – мышку я тут тебе не вырою. Тем более, кусочек сыру. Шла бы ты…

Но она не шла. Она явно сидела из чистого любопытства.

О чём думал её изощрённый мозг? Чем была занята её премудрая голова? Если бы я был вороньим Фрейдом и мог читать по глазам! Увы, чисто геометрически я мог заглянуть только в один глаз. Истинная правда легко могла быть сокрыта в другом.

– Ну, скажи что-нибудь, – просил я ворону. – Что ты обо всём этом думаешь? Тебе не нравится? Смотри, как закрученно летит эта порция!

– Кар-р! – нейтрально говорила ворона и почёсывала себя ногой. Мол, видали мы и получше вензеля.

Мимо проходил сосед по гаражу Витёк. Вы, сударыня, наверняка слыхали, что в гаражах мужчины хранят всякие заначки, но не обязательно в долларах и евро. Чаще в более удобной валюте, пригодной для выходного дня.

Витёк посмотрел на меня, похвалил мой бруствер. Потом оценил свой сугроб. Сугроб тянул часа на три работы.

– Восьмитысячник, – посочувствовал я. – Джомолунгма.

Витёк вздохнул.

– Афанасьич, ты не знаешь, шо сегодня за день?

– Март, – отвечаю.

Витёк кивнул головой, после чего вновь внимательно рассмотрел свой сугроб. Мысли его ясны были без всякого Фрейда.

– Эй, Афанасьич, так сегодня же биатлон!

– Ещё три часа. Да и наших там нет, перестали в мишени попадать.

– Да, читал… Стволы у них погнулись, а лыжи враги наждачной шкуркой обклеили, не скользят. Афанасьич, слушай, копни мне тут, чтоб ногу поставить. Мне к замкý подойти.