Антон Юртовой - Другое. Сборник

кто-то

опрокинет —

в штопор

и негероев рать

по ней

взойдёт

на пьедесталы?

•

Потерь от зла и долгих мук

не возмещают

оглашением

даже сермяжной,

стопроцентной

правды.

•

Никчёмен вымысел, коль вдохновенье —

неисправно.

•

И мне достанется пускай – немногое, —

лишь из того,

что взять у всех смогу —

без поручительств

и уплаты пошлины:

своею успокоюсь

простою долей, что склонялась книзу,

во глубь пород, где нет ни тьмы, ни света,

откуда не узнать о переменах,

молву с хулой не отличить от гадких прений,

не передать

восторгов бытием и ярких умилений

бесстрастным,

чуждым

и бесчувственным

богам,

не сосчитать

оставшихся невозмещёнными

обид,

укоров,

оскорблений,

не разглядеть дорог

в тугих извивах

и трелей не расслышать

соловьиных.

•

Уму, дерзнувшему не доверять святыням

и – никогда ни в чём

не изменять

себе и мировым основам,

я подаю теперь ладонь —

как демон истины,

немытой и суровой.

•

В рассеянных закатах запоздалых

случится ли, что в радость иль к печали

хоть для кого-нибудь,

кто наважденьями

ещё не свален,

вдруг отзвучит и этот мой,

не тронутый оковами

и не лукавый стих?

•

Я избегал сует и славословий.

Что мне до них?

Лишь то порой тревожит,

что

меня,

быть может,

заметить некому,

что спесь людей изгложет

и то, над чем я размышлял и —

что и как

успел и смог

сказать

впервые,

рассеют

по своим строкам

бойцы поэм и повестей

иные.

•

Так водится: и лучшее и худшее

из нашего

без умыслов

крадут

и позже

за таких,

как мы,

легко

сойдут.

Конец

Серебристая дымка

юных снов и мечтаний

зазывала меня

в бесконечную высь.

В жизни выпало мне

воли будто б немало,

но хотела душа

над собою взнестись.

Исходил я дороги,

по которым согласно,

беззаботно и шумно

ровесники шли.

И вот понял сейчас,

что искал я напрасно

перекрёсток большой,

остановку в пути.

Было трудно порой,

неуютно, немило

в одиночку брести

без надёжных примет.

Сам себе я порою

становился постылым,

убежать бы хотел

от того, что имел.

Не влекла меня детства

приятная сладость

под манящие тени

золотого шатра:

слишком скоро была там

оставлена радость,

слишком много постиг

я утрат.

Знаю, прелесть тех дней

не иссякнет вовеки

в истомившейся думой,

неспокойной душе, —

как нельзя ручейку

дважды течь в ту же реку,

так и детство моё

не вернуть уже мне.

Помню кронистой липы

медвяное цветенье,

без конца васильки

на июньском лугу,

тёплый воздух вечерний,

разудалое пенье,

шумный говор и смех

в молодёжном кругу

и просторных полей

красоту неземную,

перелесков и рощ

отуманенный вид,

и улыбку девчонки

так приятно простую,

когда только тебя

она ей одарит.

Всё то было кругом,

но искал я другого.

Я не знал, что ищу

и найду ли когда.

То была ли мечта?

Созерцанье немое?

Безрассудный расчёт?

Иль – одна пустота?

Не печальный, но скучный,

как свечи отраженье,

искушаемый тайной,

я бродил по земле.

Сколько грусти обрёл

я в своих размышленьях!

Сколько ярких надежд

я упрятал в себе!

Я прошёл пустоту,

побратался с покоем,

и мечта уже редко

прилетает ко мне;

но, как прежде, хочу

отыскать то, другое,

что нигде не терял

и не видел нигде.

Бесконечные вспышки огней.

Я брожу одиноко, как в сказке,

мимо тёмных стволов

тополей.

Я плыву мимо их оголённых вершин,

улетаю за грань

голубых

облаков,

за прильнувшие к ним

силуэты

просвеченных

стылыми зорями

высей,

пустот

и глубин.

Я живу. Я люблю.

Я взволнован и счастлив без меры.

На ладони своей ещё чувствую я

твою руку

тугую.

Я вдыхаю ещё запах кос твоих

пепельно-серых.

Я люблю этот холод

осенних

безлюдных

ночей

и над миром уснувшим

задумчивость

лунную.

Тишина надо мною

созревшею грушей висит.

Тишина в моём сердце

набатом стозвонным

гудит.

Это мне улыбается гордое,

смелое время.

Это мне говорит свою тайну

звезда

из далёких окраин вселенной.

Чу! Я слышу, как гибнет покой!

Тихо льётся симфония