Ана Мелия - Наливай и читай. Сборник душевных историй и напитков

– Собирайтесь. Я купила билеты. Едем к Роману, пусть дети папу повидают.

Кристину затрясло так, что еще долго не отпускало. Она кидала какие-то вещи в чемоданы, потом доставала их и снова складывала обратно. Голова не работала, руки немели, одна мысль, что она увидит Рому, доводила ее до полного безумия. Она металась по квартире, еле стояла с чемоданом на перроне, поручив маме смотреть за девочками, не находила себе места в плацкартном вагоне. Ходила в тамбур, подолгу стояла и курила, но сердце все равно не слушалось и успокаиваться не собиралось – прямо-таки выбивалось наружу.

От мамы она знала, что та изредка созванивалась с бывшей свекровью, которая хоть по внучкам и скучала, но сына изо всех сил выгораживала и прикрывала. Про Рому говорила редко и с явным нежеланием. Но все же, уже по прошествии пары лет после их развода, рассказала, что он почти сразу ушел от той женщины и переехал к матери. Там и жил, работал, помогал по дому, был особенно немногословен, поэтому узнать, что творилось в его душе, мама так и не смогла.

Весь этот план был похож на детскую поделку, что наскоро склеена тем дурацким ПВА, который вообще непонятно что в состоянии склеить. Казалось, дунешь или тронешь, тут же развалится. Но, как и полагается детским самоделкам, этот план выглядел нелепым до умиления и вызывал у окружающих одно желание – как-то сохранить, сберечь его.

Поэтому ехали в поезде почти не разговаривая. Свекровь по телефону тоже отмалчивалась – ничего не расспрашивала, о текущей атмосфере в доме не говорила. Ехали в неизвестность, но переживаний было настолько много, что неизвестность эта вполне себе устраивала.

Дом свекрови стоял на краю деревушки в тех же северных краях, из которых бежала Кристина в надежде никогда больше не возвращаться. А теперь – с еще большей надеждой – ехала обратно.

Уже завидев в окно одинокое здание вокзала, Кристина почувствовала себя совсем плохо. Голова гудела, почему-то тошнило, от выкуренных сигарет пересохло горло. И снова она нащупала спасительную мысль: «Быть может, пока не поздно, поехать назад?» Или вперед, неважно, лишь бы подальше отсюда, из этих мест? Но дети, которые во всем видели волнующие приключения, привели маму в чувство:

– Ой, здорово, приехали уже! Мамочка, давай быстрее, что ты стоишь? Там же папа ждет, мы так долго его не видели!

Эта детская беззаботность выплескивалась из них фонтаном, и скоро Кристина промокла в ней насквозь – чего она и вправду трясется? Столько лет прошло, повидаются, поговорят, хоть дети с ним пообщаются. Кончено все, это же ясно, и эта встреча нужна ей, чтобы окончательно во всем разобраться и убедиться. Она посмотрит на него, поймет, что все ушло безвозвратно, и наконец отделается от своих навязчивых видений. Если рубить – то так, топором, без надежды на воскрешение.

Он уже стоял на перроне. Встречающих было мало, остановка всего две минуты и особой популярностью, видимо, не пользовалась, но даже если бы там сегодня был митинг, и тысячи людей толпились на привокзальной площади, и вырубили свет в одиноких фонарях – Кристина бы все равно узнала его. Все так же подтянут и тонок, все в том же пальто, что покупали ему, откладывая с зарплаты деньги. Меховая шапка по-прежнему чудом держится на голове: он носил ее как бы нехотя, не заморачиваясь, что отмерзнут уши, почти на макушке, и – ну чудо же! – она никогда не падала, даже когда он нагибался в ней, чтобы помочь ей, беременной, расстегнуть упрямую молнию на зимних сапогах.

И Рома тоже сразу узнал ее. Увидел в окне вагона и глаз больше не сводил. Пока по очереди схватил в охапку детей и, успевая подкинуть в воздухе и расцеловать, спустил их на перрон. Пока помогал спускаться растерявшейся маме, что нервно смеялась, выдавая тем самым колоссальное напряжение. Пока вытаскивал чемоданы. И пока, наконец, не подал ей руку – все это время смотрел, смотрел, пристально смотрел. А только встретился с ней взглядом, как тут же отвел глаза – и больше не смел их поднимать.

В скромно обставленном, но щедро натопленном доме свекровь уже накрыла стол. Достала все соленья и закуски с погреба, разлила по рюмкам настойку, раздала детям конфеты и сладости. Сели обедать, говорили о разном, но, по сути, ни о чем. Он молча пил и ел, обнимал детей, держал их за руки, катал на спине, утыкался лицом в кудрявые волосы – а на нее не смотрел. Она тоже приняла эти правила: расспрашивала свекровь про жизнь на севере, и кого из общих знакомых уже похоронили, и как сейчас трудно дом продать, чтобы ближе к югу перебраться. Друг на друга не смотрели.