Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая

Ах, Мисюра… Красавец! Бывало, расшаркивался на Дерибасовской перед смазливой девицей и обращался непременно по-немецки. И тут же переводил вопросительно поднятым бровкам: «Очень рад с вами познакомиться!» Очарованная краля тотчас отправлялась с ним под свои кущи или в укромную сень каких-нибудь кустиков. М-ммм-м… Н-да! Возле меня притормозил армейский «козел». Матрос-шоферюга высунул оболваненную под «нуль» голову и попросил прикурить. Я его испугал, сунув под нос пистолет-зажигалку и выщелкнув из ствола язычок пламени. Но флот есть флот. Матрос отпрянул, но не обхезался: разглядел, прикурил и выдохнул:

– Ну, т-ты даёшь!

Я расшаркался и приподнял кепон, он хихикнул и врезал по газам.

Дождь усилился. Я поднял воротник кожаной куртки, сдвинул «молнию» к подбородку и зашагал дальше, ещё не ведая, куда меня заведёт ночная прогулка.

Как ни странно, глупая шутка улучшила настроение. Даже выдавила из меня что-то вроде куплетца: «Бродяга я, а-а-а-а-а! Никто нигде не ждёт меня, бродяга я, а-а-а-а-а!» На большее меня не хватило. Да и не пелось, по правде говоря: плохие песни соловью в когтях у обстоятельств. Достал сигарету и присмолил от зажигалки, сунув её потом по привычке в задний брючный карман. Сей пистолетик, а он, кстати, не отличался от настоящей «пушки», был памятью об «Онеге» и старом боцмане. Уходя с тральца, я изобразил «дракона» акварелью и цветными карандашами. Старик, узрев себя, в который раз восхитился: «Ну, ты и вертау-ус!» Я тут же преподнёс ему портрет: дарю сердечно, помни вечно. Он же отдарил меня это пукалкой. Не пожалел, хотя и сам получил зажигалку в дар от приятеля, ходившего в загранку, большую редкость по тем временам. Сашка Гурьев, наш третий штурман, пытался выцыганить её у меня, но получил железный отказ. И в Молдавии, и в Москве я берег подарок как зеницу ока, да и пользовался редко. Почти не вынимал из чемодана, а если и вынимал, то, опасаясь щипачей, всегда держал в заднем кармане брюк: подальше положишь, поближе возьмёшь.

С Гурьевым, моим годком, я не дружил, но приятельствовал. Когда возвращались с моря и торчали не в порту, а в Тюва-губе или в Трёх ручьях, то часто баловались флажным семафором. Над нами смеялись: «К чему? Наше дело – рыба!» Мы отвечали: «А вдруг пригодится, если Нептун обозлится и вздумает отправить нас или других бедолаг к рыбам?» И продолжали махать флажками. Прилично освоили, хотя скорописью не овладели. Флотских сигнальщиков натаскивают месяцами. У них – школа, у нас – самодеятельность.

На «Бдительном» возникла возможность проверить своё умение. Мы возвращались из Мурманска на Балтику и возле Рыбачьего едва не раздолбали форштевнем-ледобоем нашу субмарину. У той аварийное всплытие по нашему курсу, а мы шпарим шестнадцатиузловым ходом – догоняем караван.

Меня не было в рубке, когда сигнальщик с крутившегося поблизости «морского охотника» пытался предупредить нас, просил отработать задним или отвернуть. На руле у нас курсант. Рэм Лекинцев колдует в штурманской над картой, я услан в низа за сменой. ПЛ спасло чудо: взбурлила чуть в стороне, а мы промчались рядышком. Я был уверен, что принял бы семафор, окажись на месте. Опоздал! И нарвался на матюги мариманов, которые поливали нас, как из шланга, что называется, открытым текстом и грозили кулаками. Мы же мелькнули и исчезли. Зато добавил кеп. Он тоже умел. Лернер и Рему отвалил, и мне начистил холку «за разгильдяйство». Мы ж только внимали и утирали сопли. А что оставалось? Протабанили! А если бы! Подумать страшно, что могло бы случиться!

…Я не заметил, как дошагал до Северного вокзала.

Рядом гостиница Балтфлота, где я останавливался в прошлый раз. Сунуться и сейчас? Сунулся, но получил от ворот поворот: «Местов нет!» На вокзал идти не хотелось. Там не лучше, чем в аэропорту. Пришлось, хотя и перевалило за полночь, продолжить «экскурсию», и я побрёл вниз, мимо средней мореходки к реке, за которой чернел мрачный скелет Королевского замка.

Возле Дома моряка, на торцовой стене которого ещё белела надпись «Wir kарitu1ieriеn nicht!», меня догнал припоздавший трамвай. Раздумывать не стал – вскочил в вагон и угнездился на задней площадке. Я тоже не желал капитулировать перед ночным вынужденным бодрствованием и громыхал по рельсам туда, куда влекли меня судьба и жалкий жребий. Страсти меня не влекли. Если я бодрствовал, то они спали и не мешали определиться, куда я качу.

За площадью Победы трамвай не свернул направо, на Советский проспект, а покатил прямо, мимо рыбкина института, штаба Балтфлота, драмтеатра и зоопарка, гостиницы «Москва», мимо киношки «Заря» и парка предполагаемой культуры и возможного отдыха имени Калинина.