Елена Макарова - Глоток Шираза

– Позволишь заварить чай?

Не дождавшись ответа, Владимир берется за дело. Обдает заварной чайник кипятком, всыпает в него две чайные ложки чая с горочкой, заливает водой, укутывает в полотенце. Человек с закрепленными навыками.

– Так вот, я ему говорю: у меня три комнаты, я живу один, чистые простыни в избытке. Приезжайте и потолкуем. По телефону я скверно слышу.

– Уши продуй. Я свои продул, вот такущие пробки вылетели.

– Хорошо. Приезжает аккуратный латыш лет шестидесяти… И что оказывается – у них летом снимала дачу Лиза. При ней же гостил и лагерный друг латыша, как там его, ну ладно; и лагерный друг говорит: единственный человек, перед которым я бы и сейчас упал на колени, – это профессор Якобсон. Но его, говорит, наверняка нет в живых. Он и тогда уже был стариком. Каков подлец, а? Я был стариком?! Хорошо. Этот пункт проедем…

Профессор умолкает, пытаясь вспомнить, как она появилась. Кажется, она сама позвонила… Да. И все время переспрашивала, он ли это. Он же решил, что она приезжая и ей негде ночевать, велел бросить к чертям собачьим телефон и ехать сюда: место есть, чистое белье в избытке. Она приехала. Убедилась воочию, что он жив, и сообщила его адрес латышу. Тогда он оконфузился – переварил курицу. Кости плавали отдельно от мяса. Не угощать же таким безобразием… К тому же она спешила домой.

– Так что дальше с этим латышом, который к тебе приезжал?

– Ничего. Бухнулся мне в ноги у порога и говорит… Нет, сейчас лопнешь со смеху… Что в первый и последний раз в жизни видел там, в лагере, человека с чувством собственного достоинства. И этот человек – ваш покорный слуга!

– Он прав.

– Архинеправ! У меня есть достоинства, они отмечены степенью и определенным вкладом в науку. Но я – человек, размозженный временем, человек с перебитым хребтом. Всем нам – еврейцам в первую очередь – понадобятся столетия, чтоб вновь обрести человеческое достоинство. Мы трусливы и зависимы. Иначе как бы ты пробился в собкоры «Известий»? С тех пор как посадили отца и следом за ним меня, ты спрятался под псевдонимом. Ипатьев Владимир Львович! Мог бы и отчество сменить заодно.

– Мне уйти? – Владимир достает из нагрудного кармана валидол, кладет под язык таблетку.

– Сиди. Такова наша участь – сидеть… В домике с подполом из трупов. Вместо обоев – кровавые бордюрчики, в потолке крюки для мудрых самоубийц. Ты ведь любишь малиновое варенье, и я люблю. Помнишь, запах из кухни? Кухарка варила, а мы с тобой вокруг вились, пенку по очереди слизывали. Помнишь, сначала варился сахарный сироп, и, когда кристаллики растворялись, засыпались ягоды. Итак, вскипятили, сняли пену. Миллион пузыриков долой. Постояло, забродило. Перекипятили. Снимаем пену. Еще один миллион пузыриков. И так далее. Такой вот прекрасный, но и омерзительный процесс. Вольготно тому, кто варит. А тем, кого варят? Мне-то повезло. От меня хоть зернышко осталось. В малиновом сиропе!

– Илья, нынешние перемены тебе только на руку. Все бросятся искать выход из тупика, а ты его уже нашел.

– С чего ты это взял?

– Из твоего реферата. Ты считаешь, что по пяти признакам можно выделить гениев с малолетства, создать им оптимальные условия для развития – и глядишь, мы получим мозг нации, повысим ее потенциал. Так или нет?

В устах брата идея как-то оболванилась. Неужто он убил столько времени на плакатную пустяковину?

– Кстати, в «Правде» от 13 февраля требуют упразднения распределителей! Ты вообще где живешь? В каталожных ящиках или в нашей новой реальности? По телевизору мосты наводят, министры потеют под лампой, а народ им – правду-матку, а они сидят, носы щиплют, крыть-то нечем!

– Владимир Ипатьев, ты плохой шахматист – не умеешь просчитывать ходы. Тебе не довелось играть с урками в шахматы, и на том спасибо. А мне довелось. Вслепую. Не видя ни доски, ни фигур. Я диктовал ходы, лежа на нарах носом к стенке. Выиграешь – почет, проиграешь – каюк. Неужели ты не понимаешь, что руины невозможно усовершенствовать, или, как ты говоришь, перестроить. Из них повылезут перевертыши, гомункулы, нелюдь. Комсомольцы превратятся в бизнесменов, партийцы – в олигархов.

Брат не согласен. Трясет ногой, похлопывает ладонью по ляжке, заводится.

Ударим по торту?

Лиза зажимает уши ладонями. Слабое ночное бра в форме лилии освещает двуспальную кровать, арабскую, с обильным декором, на которой Лиза – одна. Из ванной доносится шум электробритвы. Почему все так громко? Лиза проводит рукой перед лицом – стирает с воображаемого стекла отпечатки вчерашнего дня, – такой у нее способ, личная терапия; проснувшись, не задаваться вопросом, где она и что ее сюда привело. «Сегодня» нанесет иной узор на чистое, вытертое тряпкой стекло. *