Елена Макарова - Глоток Шираза

Лиза достает из сумки конверт, протягивает Фреду.

«Годуновой Елизавете Владимировне. Главпочтамт. До востребования».

– Цыплячий почерк дедушки любимого… Так что, на главпочтамт?

– Нет, к дедушке любимому.

Москва заметена, заметелена, и эту непроглядную белизну взрезает желтый свет фар.

– В принципе я живу один.

– Знаю.

– Откуда, интересно?

– Есть такая штука, именуется индукцией.

Смеркается. Шуршит снег, спихиваемый снегоочистителями с лобового стекла. Чик-вжик. Трудно собраться, трудно принять решение, тем более, когда уже принято и приведено в исполнение главное. Не столь уж важно, где провести эту ночь – у гинеколога или генетика. То и другое на «г».

– Как вы считаете, у меня легкое дыхание? – она с ним подчеркнуто на «вы».

– Влажное и теплое.

– Значит, профессор ошибся.

Лизе холодно. Она обхватывает себя руками, крест-накрест.

Фред включает печку. Она гудит. Громко.

– Профессор – это И. Л. Якобсон?

– А вот это уже дедукция!

Лиза забирает у Фреда конверт. Кого бы ей порадовать своим дыханием, почтальона или продавца пуговиц? Генетику с этикой связать проще, чем с эстетикой. В ее случае связь неутешительна. Мать – агрессивная психопатка, отец – алкоголик. Бабушки и дедушки – жертвы репрессий, отсюда мать с отцом – альянс детдома; отсюда Лиза – совершенство эстетики и безобразие этики. И не лучше было бы ее матери сделать то, что Лиза сделала сегодня утром?

– Где-то здесь, – Лиза смотрит в окно, – да, вот тот дом на противоположной стороне.

– Разворачиваться? – Фред притормаживает, отжимается от руля, смотрит в зеркальце на Лизу. Она молчит, словно вопрос обращен не к ней. Минуя разворот, он едет прямо. *

*На самом деле после того аборта я отлеживалась у Тани в общежитии. Мне было так плохо… Драли по живому. Анестезия – для блатных. А я – по направлению из поликлиники: ни блата, ни денег.

Ладно, страдания прототипа к делу не относятся.

– Илья, ты хоть на улицу выходишь? – брат отряхивает снег с бобровой шапки. – Щетка есть у тебя, одежная? А коврик куда подевался? Натопчу ведь.

Не дождавшись ответа ни на один вопрос, Владимир достает из портфеля салфетку, тщательно обтирает ботинки, вешает полушубок на гвоздь.

– Что это у тебя с обоями? Новогодние гирлянды? Как-то не по сезону, Илюша.

«Надо бы присобачить эти махры обратно», – думает профессор, глядя на брата, приглаживающего волосы перед зеркалом. В его движениях есть основательная неспешность, чего Илья лишен напрочь. Унаследуй он эти качества от матери, не валялись бы рукописи по всему дому, не стоял бы он сейчас перед братом в мятом пиджаке с оторванной орденской планкой.

– Куда прикажете, профессор? На кухню, вестимо… А это что за Гималаи на столе?

– Метки дали новые в прачечной. Собирался пришивать.

– Давай вместе!

– Давно кубарем с лестницы не летел? Ты же знаешь, что я не выношу обслугу.

Профессор сгреб белье в охапку, отнес в спальню.

– А я выношу! Вытри, пожалуйста, стол. И стул, на который я сейчас сяду. Где заявленный в меню винегрет?

– Перед тобой! Свекла, картошка, морковь, все вареное, соленые огурцы и репчатый лук по заказу. Откусываем от всего подряд, заливаем масло в рот, посыпаем солью… Не нравится?

Профессор убрал тарелку с овощами в холодильник, достал торт. Пора его прикончить.

– Вот это да! Прежде у тебя торты́ не водились.

– Не торты́, а тóрты, это, во-первых, а во-вторых – у меня бывают люди, из Риги вот один приезжал, как его… Вот маразм! Кстати, презабавная история. Звонит телефон…

– Это чайник…

– Чайник свистит сейчас, а телефон звонил тогда. Так вот, какой-то мужской голос с явным акцентом сообщил мне, что у них летом отдыхала некая Лиза…

Профессор умолкает на полуслове. Кажется, он запродал бы все на свете, лишь бы она сидела на месте брата и ела торт, специально для нее купленный.

– Я обожаю ее, – профессор вонзает нож в кремовую мякоть, – обожаю! Еще раз повторить?!

– Ты чего раскричался, Илюша? Вон, шикарный торт раскромсал… Помнишь, как ты мыл руки во Дворце съездов? Мылил их апельсиновой коркой, а потом вытер о галстук академика, приняв его за полотенце?

– Я никогда не принимал академика за полотенце. Хотя о некоторых вполне можно не только руки, но и ноги вытирать. И при чем тут академик? Я говорил про человека из Риги, как там его?!