Елена Макарова - Глоток Шираза

Может, она видит себя в главной героине, этой, по сути дела, пустышке, как ее там… Где Бунин? Он проводил Лизу до метро, вернулся, достал с полки бордового цвета том… Когда это было? Торт куплен на прошлой неделе, значит, прошло всего несколько дней, и книга должна быть где-то на поверхности. Скорее всего, в кабинете.

Бумажная пыль вызывает приступ кашля – рукописи плодятся с неумолимой быстротой, размножаются почкованием. Некогда просторный кабинет превращен в бункер, в каталожных ящиках прячутся гении всех времен и народов. На полу разложены досье гениев в алфавитном порядке, проходы между ними ежедневно сужаются, чертовски сложно лавировать между островками паркета и не подцепить тапкой Нильса Бора или Бетховена. Разумеется, в книгу гении не залягут в алфавитном порядке. Они будут отсортированы по ряду признаков, коими, а вовсе не средой обитания, обусловлены биосоциальные факторы повышенной умственной активности.

Благоприятных условий, при прочих равных, гениям никто не создавал, подавляющее большинство гениев – вопрекисты, стреножить их может только смерть. Применимо ли к гению определение «несостоявшийся»?

Бунина на столе нет. На месте, специально расчищенном для работы, лежит явно не относящаяся к делу страница. Что он тут нашкрябал?

«Имейте в виду, что Вы, о несчастная, жертва старческой бессонницы, из-за которой я не мог заснуть всю ночь – и в результате совершенно неспособен сосредоточиться, выискиваю предлоги, чтобы увильнуть от работы, отсюда это письмо к Вам».

Предлог найден, имя потеряно… Если бы не картотека, куда приходится ежечасно совать нос, можно было бы работать в спальне, где не одолевает кашель. Вместо стола использовать кованый сундук, оседлал и вперед. Профессор уселся на стул, обхватил ногами сундучьи бока. Нет, писать в такой позе невозможно. Пришлось спешиться.

На кухню Бунин вряд ли мог угодить: свет слабый, по вечерам читать невозможно. А торшер приказал долго жить. Кажется, и торт туда же… Профессор снял с него взмокшую потемневшую крышку. Торт цел – бубочки безе в лепестках шоколада хранят девственную свежесть, – а она обманщица. Впрочем, она не обещала прийти.

Но если придет… непременно и сразу же рассказать ей: «Тридцать второй год, философское общество, арест». Платок превращен в виноградную гроздь – узелок на узелке, а что в каком – не вспомнить. Гора узлов, курганы не проговоренных историй.

Бунин вместе с пропавшим именем обнаружился в постели. Стоило прикоснуться к бордовому тому, в ушах зазвенело – Ольга Мещерская! Как он мог забыть?! И почему, действительно, ему стискивает горло при десятом и при двадцатом прочтении «Легкого дыхания»?

Профессор запрокинул голову, забросил в рот горсть пилюль. Снотворные, сердечные, почечные, шут знает, чего только не прописывает добрый доктор в надежде на то, что он будет спать ночью, вовремя мочиться и не мерцать. Запив все это мелкое безобразие водой, профессор зажег конфорку и поставил на нее чайник.

А что, если перенести настольную лампу из кабинета в кухню?

Время революционных преобразований подошло к концу. Свет есть. Свистит чайник. После спаленного дотла эмалированного брат подарил ему «Philips» со свистулькой. Практично.

Записав про стискивание в горле от «Легкого дыхания», профессор решил подкрепиться. Хлеб с маслом и сладкий чай. Два хлеба с маслом! На сейчас и про запас. Недосягаемая мечта голодных лет.

«Так вот, прежде всего мне физиологически-эндокринно понятны оба романа Мещерской. Она не то что глупа, но умственно незрела, ей нравится ее будущий соблазнитель по пустяковым признакам. Он возбуждает ее, а перестав быть девушкой, она перестраивается, она женщина, которой нужно удовлетворение, и она находит его с нелепым офицериком, может, потому, что у него квартира с отдельным входом или другими, столь же вескими преимуществами. Конечно, она его при этом и ненавидит и презирает, за что и платится жизнью. Все банально. Так в чем же магия очарования? Почему маленький рассказ нестерпим»?

Кстати, зачем ему заначка, если он волен слопать оба бутерброда разом? Не гнуться, не пресмыкаться… Слова гувернера из «Выпрямила»… Кстати, чудесный рассказ Успенского. Задрипанный, полузамученный гувернер вместе со своими учениками едет во Францию, попадает в Лувр, видит Венеру… Медицейскую? Да, именно Медицейскую! И тут, при виде такой красоты, задрипыша осеняет: нельзя гнуться, пресмыкаться, ползать, изворачиваться, есть правда!