Максим Воробьев - Жизнь огня

(Рассказ попутчицы)

Поезд уже набрал ход, и мерный перестук колес плавно перешел в нескончаемый аккомпанемент рельсовой мелодии. Наш плацкартный вагон, забитый, как водится, до отказа, начинал жить обычной дорожной жизнью. Напротив меня сидела старуха с изборожденным морщинами волевым лицом, на котором выделялся орлиный нос. Большой подбородок и цепкие черные жгучие глаза под густыми нависшими бровями довершали ее колоритный облик. Она не утратила еще прежней стати и сидела прямо и величественно. После обычных хлопот по устройству временного пристанища она обратилась к соседке:

– Ты далеко ли едешь?

Получив утвердительный ответ, она начала свой монолог, изредка перебиваемый проходящими мимо людьми.

– Вот еду с Крыма к внуку на свадьбу. Сама-то я русская, кацапка. С Воронежа.

Как в Крыму очутилась? Ну, на этот вопрос надо ответить обстоятельно. Мне-то всего три года было, когда мои родители с Воронежа на Донбасс переехали. Там голод был. Жили в бараке – две койки на семью. Хоть сколь человек – все одно – две койки. Если семеро детишек – поперек клади. Ну, нас-то всего четверо было. Отец с матерью, да я с сестрой. Сестре пять, мне три, годочков.

Отец на шахте работал. Где-то с год поработал. Там им молоко давали. Попил холодного молока, да и заболел. Сегодня попил – завтра в больницу отвезли, послезавтра – хоронить. Крупозное воспаление легких. Остались мы с матерью втроем, а она тогда большая ходила, брата нашего ждала. Отец-то рассказывал, сон ему приснился нехороший: курица под кроватью кудахчет. Думал, мать не разродится; свою мать на подмогу вызвал. А получилось – самому…

А его мать-то по нём сильно убивалась, 32 года-то всего прожил. Потом уж моя мать брата нашего родила, и ее домой отправила. А она все карточку вынет, где ее сын, да мы с матерью, и все слезами заливается. Через это и померла скоро. Шибко за сына и его семью переживала. А я с восьми лет уже семью кормила.

Рано, часов в пять, иду по карточкам хлеб получать. Стою. Потом напишут на плече номер тысяча восемьсот десять, например. Иду учиться. После школы прихожу – уже пятисотая. Вот так и жили. Мать на работе, ей некогда в очереди стоять. Лет с двенадцати стали и на работы привлекать.

Война началась. Мать нам деньги дала, говорит:

– Бегите по всем магазинам, покупайте мыло и спички, потом менять будем.

Немцы пришли, у них и выменивали на хлеб. Они-то не трогали, вроде как брезговали, а мадьяры – те отымали все. По домам ходили, у кого что есть – все гребли. Придет, бывало, мать вся в слезах: «Ничего я детки покушать не принесла, все отобрали».

Немцев красные прогнали. Стали нас привлекать к работе и ничего не платили, только палочки ставили. В сорок шестом голод был. Мать тачку взяла, и поехали мы с ней в Воронеж, к своим. Брат на тачке сидит, а мы его везем по очереди.

В Воронеже тоже голод. Помыкались там, да так обратно на Донбасс и подались. В сорок седьмом сестричку забрали на работы. Разнарядка пришла – два человека с района.

А у нас заступы не было никого. Пальцем показали на сестру, да еще на одну девушку, и их забрали. Потом я поехала на работу к сестре устраиваться. Ходила, ходила, говорят: «Вот только вчера взяли человека на место». Наконец устроилась в СМУ 2, там работала.

Начальники все боялись, что им за меня попадет, годков-то моих маловато для такой работы. А работа тяжелая была! Ломиком, вдвоем, например, шпалы из-под рельс доставали. Поработала я так с годик, тут приходит письмо от матери: «Приезжай», – пишет. И я снова на Донбасс поехала. Там нам уже общежитие дали – в одном коридоре много комнат.

А тут приехали вербовать на переселение в Крым. Ну, мы и поехали… Там нам сразу домик дали и 1200 рублей подъемных. Мы на них корову купили, она двести рублей стоила. Пошла я работать на хлопок. Передовичкой стала – больше всех хлопка собирала.

Корреспонденты приехали, спрашивают:

– Сколько хлопка собираете?

– Сколько Бог даст, – отвечаю.

А и почем я знаю сколько? Я же его не взвешивала, работаю себе и работаю.

В Москву даже, на выставку, ездила. Потом хлопок сажать перестали, стала старшей свинаркой.

Потом виноград подвязывать стала. Тридцать три года на винограднике отработала. Сыновья мне помогали. Хотели не хотели – надо было. Дед мой, он в городе работал, а я – в колхозе.

С дедом мы уже пятьдесят три года живем. Слава Богу! Никогда не думала, что с такой жизнью до этаких лет доживу и внуков увижу, и правнуков…