Иван Державин: Ортодокс, или Запретная любовь дочери премьера

Учился Андрей легко, несколько раз получал повышенную стипендию и после окончания колледжа в числе льготников поступил на бюджетное место в университет печати на издательский факультет. Вначале и там все шло нормально, пока он не стал высказывать свои взгляды на существующий в России капиталистический строй. А однажды на втором курсе назвал его на экзамене антинародным, за что получил отрицательную оценку. Пересдал с трудом, прикусив язык. Однако попал под пристальное внимание ректората. Второй курс, как и первый, он закончил отлично, претендуя на повышенную стипендию, однако, по непонятной причине на этот раз ее не получил. Протестовать не стал, чтобы вновь не обратить на себя повышенного внимания руководства факультета. И все же обратил, когда в начале третьего курса из полиции пришла бумага о его задержании на митинге седьмого ноября с самодельным плакатом «Вернуть народу награбленное!». В бумаге стандартно было описано оказанное им сопротивление полицейским, одному из которых он будто поранил руку и оторвал пуговицу у мундира. Но полиция, не желая навредить репутации известного учебного заведения, не привлекла Андрея к суду, а передала его дело на решение руководства института, о чем попросила информировать полицию. Руководство решило так, как надо, подгадав под осенний призыв в армию. Пока он раздумывал, как объяснить дома, почему перестал ходить в институт, ему принесли повестку в военкомат. Молчаливый упрек был в глазах матери, а дед даже попытался успокоить:

– Ты же будешь служить не строю, а народу. А это святая обязанность каждого русского человека. Правильно сделал, что напросился в десантные войска. Вернешься домой возмужавшим, физически окрепшим и волевым. Это тебе пригодится в этой бандитской жизни. Постарайся отслужить без… – Сергей Васильевич задумался, подыскивая подходящее слово, – скажем, без нарушений воинской присяги, суть которой заключается все в том же служении народу. И постарайся, учитывая армейскую специфику, отслужить без закидонов, как в институте. Мог бы и потерпеть до конца учебы. Но что произошло, то произошло. Даже, может быть, полезно.

Вот таким был у Андрея дед или, как он называл его с детства, деда, которого больше не увидит живым и не услышит.

Дед же и предложил внуку попросить в военкомате направить его в часть спецназа ВДВ, где служил его отец. По интернету они узнали, что в такие войска Андрей не подходил по росту, не дотягивая полутора сантиметров до требуемого минимума в 175 см и целых семь килограмм до нижнего весового предела в 75 кг. Тут неожиданно выручила мать, обзвонившая друзей мужа по училищу и Чечне. Один из них, Воронов Михаил Иванович, служил в ВДВ во Владимире. Выслушав мать, он велел Андрею приехать к нему, что тот и сделал за три дня до прибытия на призывной пункт с вещами. Воронов в должности подполковника, высокий, широкоплечий, с усами, которые замечаешь не сразу, настолько они были ему к лицу, словно он родился с ними, и также ему очень шла военная форма, встретил Андрея, как родного сына, не раз повторяя, что он очень похож на отца. Это, однако, не помешало ему устроить изнурительную проверку физического состояния Андрея. Как тут не сказать спасибо деду, заставлявшего внука с детства принимать по утрам холодный душ, подтягиваться на турнике, бегать на лыжах, играть в волейбол и футбол и год ходить в кружок самбо до перелома руки. Воронов остался доволен Андреем, а узнав, что он увлекается литературой и умеет неплохо рисовать, направил в военкомат по месту жительства Андрея запрос на направление его на срочную службу в их батальон. Там Андрею в приказном порядке поручили выпуск стенгазеты батальона, дополнив позже художественным оформлением комнат отдыха рот. Андрея это привлекло дополнительным свободным часом, который он использовал не в ущерб своим прямым занятиям по службе. За полгода он не дотянул всего полсантиметра до метра семидесяти пяти и потяжелел на четыре килограмма, оставшись по сравнению с другими по-прежнему юношески миниатюрным.

Погода в это лето сошла с ума. Вопреки утверждению о глобальном потеплении, что подтверждалось частыми бесснежными зимами, лета в этом году фактически не было. Температура ни разу не поднималась выше двадцати градусов, и Андрей забыл, как выглядят яркие солнечные лучи. Вот и Москва, куда он прибыл под вечер, его встретила холодным промозглым воздухом и сливавшимся с мокрым асфальтом небом.

Домой он приехал около двух. Матери дома не было, скорее всего, сидела с кем-нибудь их двоих детей в качестве репетитора или гувернантки, в зависимости от возраста детей. До ее прихода он искупался, сходил в магазин и перед фотографией деда помянул его. С полки настенного шкафа в коридоре он достал альбом деда, собранный из его старых фотографий. Из довоенных сохранились лишь две фотографии. На одной лопоухий с надутыми щеками в майке и штанишках на помочах, деда сидел на трехколесном велосипеде перед сестрой в цветастом сарафане. Ему было года три, ей лет пять. На второй фотографии, он с сестрой, положившей руку на его плечо, он стоял возле сидевшей на стуле матери с младшей дочерью на коленях. Судя по возрасту младшей сестры, умершей от кори во время бомбежки осенью сорок первого, и по распустившимся цветам, их сфотографировали непосредственно перед войной. Отец, как и положено, был на работе, зарабатывая на пропитание немалой семьи. Из военных фотографий сохранилась лишь одна: учеников второго класса, сделанная в ноябре сорок четвертого года. Немцев уже гнали к Германии, и на лицах детей появились первые жизнерадостные улыбки, на лице девятилетнего деда ее еще не было. Она появилась на первой и единственной его послевоенной фотографии в день вступления в комсомол первого декабря сорок девятого года. В тот же день он был избран секретарем первой комсомольской организации школы. С тех пор до убийства СССР он постоянно избирался в комитеты и бюро комсомола и партии, выполняя поручения работой в стенгазетах.