Лика Конкевич - Дикарка

Честно, до сих пор не понимаю, какой весомой должна быть причина, чтобы не купить мне, маленькой девочке, такого пупса за девяносто копеек? Это же бидон молока, буханка хлеба и три булочки с ванилью. Дело было не в деньгах..

Помню свое ощущение долговязости и худобы.

У меня такие в унисон моим ногам белые гольфы. Мне они не нравятся. За нескончаемость. И за то, что они похожи на женские чулки. Такие уродливые женские чулки (кстати, я ведь и никогда не смотрела в сторону чулок, когда выросла).

Как мама этого не видела, когда покупала?

Я их натягиваю на все коленки. В сочетании с короткой школьной формой и фартуком это смотрится отвратительно. Эти гольфы появились в моем детском гардеробе еще в садике. Я тогда уже их не любила. За то, что они не как все другие гольфы девочек.

Я была одна такая. Для моего сознания было понятно, когда гольфы доходят до той части ноги, где начинается коленная чашечка. И эту «мордочку» они уже не прикрывают. А здесь ощущение, что мастер решил довязать до колготок, но ниток не хватило. И вот получились такие «перегольфы» и «недоколготки».

Позже, когда я выросла из всех детских колготочных размеров, мама покупала самый большой размер в «Детском мире», обрезала следочки и распускала ряды так, что колготки увеличивались, обретая красивый раскат прозрачных дорожек вдоль ноги. Я очень гордилась такими ажурными ножками.

Это было в двенадцать моих лет. Помню, что подружки приходили к нам домой со своими купленными колготками и просили маму научить делать так же.

Отращивать волосы и собирать их в косички я стану в начальных классах школы. Заплетаю их сама, неумело, кривыми проборами, а потом иду в школу. Причем с таким достоинством, словно у меня не банты на голове, а принцессная корона. Позже, классе в шестом, у меня уже выходят складные прически из косичек, переплетенные красивыми бантами.

Мама заботилась об этом. Бантов у меня много. До сих пор вспоминая, мои кончики пальцев тут же откликаются и выдают в мозг фактуру их ткани, глаза видят цвет, а до моего носа доходят их запахи. Каждого отдельно.

Вот белые парадные. Гофрированные и широкие банты. В них Сашка, который сидел за мной на уроках, вкладывал свернутые трубочкой бумажки с записочками, когда я плакала на уроке. Он пытался отвлечь и рассмешить меня таким способом. В записках было всегда написано:

« Опять суп хлебаешь ».

Я открыто злилась на него, хотя внутри было сладкое успокоение. Ему удавалось это. Уже будучи взрослой, я узнала, что он стал геем. Я помню тот день и мне было очень жаль. Из всех мальчишек в классе он выглядел мужественно. Его складная фигура, широкие плечи, высокий рост и зоркий карий взгляд не оставляли меня равнодушной даже после выпускного.

А еще мы с братом привыкли быть дома без родителей. Папа часто находился в больнице (у него было слабое сердце), а мама так же часто уезжала к своим родным на Урал.

Поэтому я оставалась с бабушкой, а брат проводил много времени на улице с друзьями.

И сейчас каждый из нас переживает периоды одиночества так же: я остаюсь дома одна и вспоминаю прошлое под советские черно-белые фильмы, а брат уходит из дома к друзьям.

Бабушка учит меня молитвам и я знаю их наизусть, особенно свою любимую:

«Дева Мария где спала почевала. В святе в граде в городе Иерусалиме с архангелом на престоле…»

Я, уже третьеклассница, укладываюсь под теплый старый бок своей бабушки и мы вместе начинаем тихонько заводить молитву. В этот момент заходит мама и говорит быстро, обрывисто:

« Тебя завтра в пионеры принимают. Как не стыдно! »

И тут же уходит. Такой у нее метод воспитания. Как успеть получить свою дозу внимания, не нарвавшись на критику, мне до сих пор остается непонятным.

Зато есть бабушка и я сейчас понимаю, как мало для счастья нужно ребенку.

Лично мне было достаточно присутствия бабушки рядом. Она со мной постоянно. Когда я родилась, ей исполнилось шестьдесят восемь. И мне она запомнилась своим тихим участием в жизни нашей семьи.

Она любила ходить в гости к своим дочерям и сыну (это мои тети и дяди). И брала меня с собой. Мы ночевали и проводили время в разных домах у близких.

В моей памяти осталось чувство тоскливого одиночества с отрывом от семьи, но ощущением присутствия другого теплого рядом.