Константин Зарубин - Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть

«Я» тоже кусок всего, что есть. «Я» ЛЮБЛЮ не последовательность «Кир», объединённых общими признаками вроде веснушек и шрама на левом колене. «Я» ЛЮБЛЮ не отдельные элементы некоего множества уже хотя бы потому, что моя «любовь» неотделима от «Киры» – от той Киры, которая мне известна. Я люблю её вместе со всеми её «жизнями», как бы их ни определял Демагог. Проблема тождества личности не имеет ни решения, ни содержания, ни (это главное) отношения ко мне и Кире…»

Сашка настрочил всё это в один присест, на скамейке рядом с университетом. Настучал на экране телефона. Отправил за четырнадцать минут до своего явления матфаку. Теперь я вижу, что в его сумбурной исповеди была сквозная нить, пускай и не ярко-красная, а довольно бледная. Но тогда я её то ли не нашёл, то ли сразу потерял. Или же (самый лестный для меня вариант) она вообще видна только задним числом.

Так или иначе, должен сознаться, что пропустил много абзацев. Не меньше трети всего текста. Перескочил к финалу, где пылкая заумь кончалась, а кроме таинственной Киры упоминался уже известный мне Клявиньш, горемычный аспирант. Ради аспиранта Клявиньша, собственно, Сашка и торчал в Юрмале. Ради Клявиньша и ради «Летней школы комбинаторной оптимизации», затеянной одним из местных университетов.

«Я мог бы остаться здесь и в качестве себя. Меня бы с распростёртыми объятиями взяли на факультет, я тебе рассказывал. Дом юрмальский можно купить не очень дорого, оба этажа, они и ремонт почти закончили за этот месяц.

Никакие сёстры, даже Кирины, не могут мне запретить селиться, где я хочу. Латышский я всегда хотел выучить, с детства ещё хотел, когда нас с Наськой родители в Юрмалу привозили. На работу бы ездил с той же платформы, что и в детстве, когда пасмурно было и мы в Ригу ездили гулять. Там и здание то же самое стоит, подремонтированное только, и пахнет так же, как в восьмидесятые.

Но на самом деле я не знаю, имею ли право остаться. Потому что свора подонков у меня в башке рано или поздно погонит меня караулить Киру, а там и ещё хуже. Плюс Клявиньш. Помочь я ему так и не сумел, убедить щадящими намёками тоже не сумел. Разъяснять ему прямым текстом, почему никакой Journal of Combinatorial Theory или даже Integers его нынешнюю работу никогда не напечатает, – это нужен какой-то железный человек с отключаемым сердцем. Не я, короче. Ты если б с Клявиньшем поговорил пять минут, ты бы понял, что я имею в виду. Это примерно как ребёнку объяснять, что Деда Мороза нет, Новый год отменили, а мама ушла в магазин и потерялась по дороге.

Выход один: поменяться местами. Я к нему ездил ночью, пытался настроить на это. Он, как и следовало ожидать, переполошился, долго не мог понять и успокоиться, но дело наживное. Я ему помогу в любом случае. Теперь важно не рефлексировать и не оглядываться. Так что ты в курсе дела, Костыль. До скорого».

Я закрыл почту и убрал телефон в карман. Остаток пути до кирпичного здания на улице Алисес я смотрел в боковое окно и ничего там не видел. Пальцы барабанили по коленям – в такт радио.

Я редко бывал столь же далёк от курса дела, как в том рижском такси, после Сашкиного письма и звонка из полиции.

В полиции меня провели в кабинет на втором этаже. На двери кабинета светлело прямоугольное пятно с двумя дырочками по краям. Табличку, видимо, как раз меняли. Внутри было просторно, аскетично и пахло ремонтом. За столом сидел одетый в гражданское и клетчатое мужчина лет сорока пяти с обширными залысинами. Он прижимал к уху телефонную трубку и выглядел несчастным.

– Ййес… Ййес… – повторял он. – Ай андерстэнд… Андерстэнд…

Он явно кривил душой. Девушка по имени Лига, которая меня привела, смотрела на его мучения с материнской ухмылкой. Она была рослая, статная, в форменном пиджаке с двумя полосками на погонах.

Примерно через минуту мужчина прикрыл трубку ладонью, бросил мне «хеллоу» и по-латышски обратился к сотруднице. Я, естественно, не понял ни слова, но в его голосе сквозила мольба.

Вняв мольбе, Лига отобрала у него телефон. Коряво, но бойко заговорила по-английски про Александра, которого увезли в лучшую больницу, к лучшим специалистам. Александр, заверила она, совершенно жив. Ему будет совершенно хорошо. Вы правы, это ошибка, он совершенно никого не убил.

Полицейская Лига (это я узнал значительно позже) была последним звеном длинной телефонной цепи.

Вся цепь выглядела следующим образом. Когда рижская полиция увела Сашку с матфака, там сначала полчаса отходили от шока; потом решились-таки позвонить в Марибор, в Сашкин университет. Дозвонились до секретаря его факультета. Та набрала декана, по совместительству большого Сашкиного приятеля. Декан в это время был в Варшаве. Заседал в президиуме конференции с названием, содержавшим словосочетания «скобки Пуассона» и «квантовая симметрия».