Ольга Шипилова - Санитарная зона

– Вот вы, Алиса Павловна, умный человек, светлая голова, а все же никак не хотите понять: это может навредить не только нашей деловой репутации, но и вам лично. Посему давайте оставим ваше журналистское расследование пока, акцентирую, пока, без читательского внимания. Пусть факты возымеют, так сказать, отыщут свою силу в долгом ящике нашей редакции до наступления лучших времен.

Времена менялись, но все никак лучшими не становились. А несколько месяцев назад дела нашей «Зореньки» пошли из рук вон плохо. И подозрительный ко всему Крокодил сдался, хотя дело было весьма рискованное. Тогда по многим причинам мне оно показалось высосанным из пальца, а вот Крокодил поверил и дал добро. Риск получился оправданным. «Зоренька» забралась в эпицентр общественного скандала, ее невозможно было достать ни в одном киоске города. Только после всего этого шума журналист А. Л. И. и еще одни коллега-правдобороец оказались уволенными Крокодилом легким росчерком позолоченной ручки, извлекаемой из черного бархатного футляра по особым случаям.

Был обед, у нас в редакции он длится с часу до двух. Мы с моим однокурсником, а заодно и коллегой, Толиком решили подкрепиться бутербродами с кофе. Толика я любила по-дружески, даже скорее по-матерински, но как корреспондент А. Л. И. не уважала. Толик был труслив. Не сразу, потом, когда приходилось нести ответственность за всякое написанное слово. Толик, не думая, брался за скользкие темы, но после, когда понимал, что острыми зубками своими ухватился за ноющее живое, впадал в истерию, без особых усилий мог броситься в бега. Однако, несмотря на повышенную осторожность, Толик слыл прирожденным гением. Небеса наделили его великим даром: он легко писал, слово текло из него ручьем, разливалось, искрилось, получало объем и форму, убедительно вливалось в душу любому напрямую столкнувшемуся с ним. Даже если читатель мельком, от скуки просматривал «Зореньку», всегда останавливался на статьях, почти сказочных, о сельскохозяйственной технике и бычках-производителях, подготовленных ни кем иным, как Толиком. Этому я всегда завидовала. По-доброму. Из Толика получился бы отличный фантаст, но только никак не журналист. Человеком он был мягким, впечатлительным и очень ранимым. Поэтому так легко, не думая о последствиях, воодушевился историей женщины, постучавшейся к нам в редакцию именно в обеденное время. Она была заплакана, прямо с порога начала нести вздор о каких-то органах, неучтенных трупах и погибшей дочери, ставшей жертвой медицинского сговора. Нам бы поддержать тогда ее добрым участливым словом и аккуратно проводить из здания, но добродушный Толик пододвинул кресло под самые ее ватные колени и принялся заинтересованно слушать, дожевывая второй бутерброд всухомятку.

В эту историю я не верила. Понимала: человек потерял взрослого ребенка, девушка умерла в больнице, не приходя в сознание. Умерла одна, среди чужих людей, среди белых халатов. Мать ищет виноватых. Ей сейчас это нужно как воздух, иначе она потеряется, забудет, для чего живет, не найдет смысла для своего существования. Люди так устроены, им нужно кого-то винить: или Бога или врачей. Врачи виновны лишь в том, что берутся спорить с небесами. Но если хорошо подумать, они же не силой нас затаскивают в реанимации и больничные палаты. Мы сами зовем их, как последнюю надежду, когда небеса замолкают, теряя голоса жизни, и только набат тяжело бьет, отсчитывая последние удары нашего сердца. Мы всегда хотим жить. Сами кличем к себе эти халаты, которых боимся с раннего детства лишь для того, чтобы потом так жалко и безнадежно умереть не в кругу семьи, а среди них, пахнущих хлоркой, камфорой и болью.

Я посмотрела на Толика. Глаза его влажно блестели, мне показалось, что он плакал. Плакал молча, с куском хлеба во рту. Его худое нервное лицо стало меловым, тоненькие губы дрожали, несколько крошек прилипло к ним. В эту секунду он был трогательным и бестактным, потому что ел, продолжал жевать, будто перед ним был не человек, а экран телевизора. И мне вдруг сделалось жаль его. Он верил. Маленький беззащитный гений верил этой потрепанной жизнью женщине. Мне нестерпимо, до зуда в костях, захотелось ему помочь. Может не мне, Алисе, а проницательному, хваткому А. Л. И., который приловчился еще в студенчестве высасывать из ручек, пальцев и карандашей шедевры. Мы с Толиком, блестящие выпускники журфака, десять лет просидевшие без серьезного дела в «Зореньке», решились взяться за свое собственное совместное расследование, которое Толик считал сенсацией, а я – фантастической выдумкой, которую можно завернуть в блестящую обертку и выдать за сенсацию.