Арал Абилов - Моя любимая еврейка

– Что вы с ним собираетесь делать? Отдадите проводнице? – спросил я.

– Ни в коем случае! Я сдаем его начальнику поезда и расскажу о поведении его работника, пусть сам воспитывает ее. Впрочем, мне это уже не интересно. – говорил Мажит, – Но так оболгать целый народ?! Нет, об этом я ему скажу. Да, да, скажу! Будет впредь держать язык за зубами. Как же мы не понимаем такой простой истины, что вражда и недоверие порождают войны, рушат государства, приводит к гибели людей! Это касается не только евреев. Бог с ними, с евреями. Все много шире и опаснее. Вот в чем беда…

По выражению лица Мажита и по тому как он искренен, я поймал себя на мысли, что человек обладает твердыми нравственными принципами. Я вдруг вспомнил свою учительницу Хану Давидовну Либерман и рассказал Мажиту об этой удивительной девушке.

Случилась эта история в пору моей далекой юности в 1976 году. Наш аул, Карагаш, стоял по обе стороны реки Карасу. Учился я в седьмом классе, думаю, что не хуже и не лучше других. Правда, по русскому языку я хромал. Отец мой, председатель аулсовета, фронтовик, днями пропадал на работе. Мама работала в клубе. Жили мы в саманном домике, обсаженном карагачами. Из живности были корова, бычок да с десяток овец. Мы, мальчишки, как говорил отец, валяли дурака. Валять дурака, конечно, тоже надо было уметь. Бог знает, где мы находили твердые как железо шкуры и сдавали их старьевщику. Шкуры были вонючие, грязные, и мы несли их по очереди, зажимая носы. Старьевщик платил нам медяки и гнал прочь. Днями мы пропадали на реке или лазали на деревья разорять птичьи гнезда. Были у меня и свои обязанности по дому. Я носил воду, колол щепки на растопку самовара, убирал за скотом, мыл казан во дворе. Мама обстирывала нас, кормила, вязала нам рукавицы, носки теплые. Была у нее швейная машинка «Зингер», на котором она шила мне штаны из темного сатина. Штаны носил я нехотя, через силу, страшно стеснялся их. Особенно перед девочками. Ну хоть в землю провались. «Земля у нас сухая, с суглинком – говорил отец, – малоурожайная, что баба без дитя. Вон, в ауле «Красный колос» хоть палку воткни в землю, и та прорастет. У них земля жирная, с черноземом». От наших полей, засеянных кукурузой, толку было мало. Кукуруза росла чахлая с желтизной. Поэтому там бродили отбившиеся от стада быки да коровы. В Карагаше бок о бок жили казахи и русские, украинцы и немцы. В ауле был один кореец со звонкой фамилией Цой, однако все звали его Саке и считали казахом корейского происхождения. Свадьбы и похороны, проводы и праздники справляли вместе. Правда, иногда застолья заканчивались мордобоем с бабьим визгом, падающими сервантами и матерными словами. При появлении Сапара драчуны тут же стихали, как кролики перед удавом. На всех наводил страху тяжелый, точно кувалда кулак Сапара. Бил он в скулу и только раз, после чего редко кто мог подняться с земли. Землянка Сапара с подслеповатыми окнами и проросшей травами крышей стояла на краю аула. Двор без забора и печи обрывался крутым берегом, под которым бурлили темные воды Кара- су. Жил Сапар бирюком, один. Кто он, откуда родом, никто не знал. Плотно сбитый, темный лицом и неизменно наголо обритый, он днями просиживал во дворе, выкуривая одну папиросу за другой. Иногда Сапар вытаскивал из кармана штанов складной нож с медной ручкой и водил лезвием о точильный камень. Аульные собаки, завидев издали Сапара, бежали врассыпную, трусливо поджав хвосты. Наводил он страху и на мальчишек. Сапар резал не только скотину и ловко сбивал лезвием ножа сургуч с горловины бутылки, но и удалял крайнюю плоть мальцам. Когда пропустив пару стаканов водки и шепнув «биссимиля», он брал в руки причинное место мальца, тот терял дар речи и, выпучив глаза, озирался по сторонам. И уже потом, когда присыпав ранку золой из печи и допив початую бутылку водки, он уходил, малец орал благим матом. Он выл от боли, от собственного бессилия, и что теперь будет носить девичье платье, и ходить с растопыренными ногами. Поговаривали, что Сапар держит жену взаперти, что влюблена в него учительница Хана, дочка еврейки Рахель.

– Ну что за люди, что за люди, болтают почем зря! – возмущался отец за вечерним чаем, – Лучше бы коровам титьки мыли. Не успеваем довезти молоко да завода, а оно уже скисло, а скисло, потому что грязное! И про Хану, и про Сапара все это брехня! Придумали, жену из дома не выпускает. А где эта жена? У нас в аулсовете она в списках не значится. Мы с Сапаром на фронте были. Он на Ленинградском, я на Донском тянули солдатскую лямку.