Алиса Дерикер - Девушка без отчества

Вот поэтому она и не любила, когда ей пытались объяснить чем «одеть» отличается от «надеть». И мамину психологию она тоже не переваривала, хотя в тайне, я думаю, очень гордилась мамой. Ведь мама выросла такой умной.

– Жарко будет. Не угадала я с погодой.

Бабушка расстегнулась, я тоже. Небо было чистое, а солнце тёплое. Как это странно: мы вроде на похороны собрались, а тут солнце. Ну, не издевательство ли?

Без пяти семь приехал дядя Боря. Выглядел он тоже неважно: так, будто ночевал в машине на заднем сиденье. Он быстро закинул в багажник бабушкины сумки, и нервно курил, пока мы садились.

Бабушка дяде Боре всегда симпатизировала. Я никогда не понимала, почему. Она говорила, что он напоминает ей Гошу из старого фильма «Москва слезам не верит». Я специально посмотрела фильм, но сходства никакого не обнаружила. Объяснила себе бабушкину симпатию тем, что они оба, как выражалась бабушка, «люди из народа». Но, кроме отсутствия высшего образования и каких-то дальних родственников (нет, не совместных) под Рязанью, их, кажется, больше ничего и не роднило. Ну, и ещё кроме моей мамы, естественно.

От дяди Бори всегда противно пахло бензином. Он напоминал мне шофера, да он и работал кем-то таким, было там что-то связанное с машиной. А шофера напоминал такого карикатурного – из «Бриллиантовой руки» и «Брата» одновременно. Адская смесь.

Дядя Боря любил свой гараж и свою машину, хоть ей и было уже лет семь. Он сам менял масло, а раньше и резину летнюю на зимнюю менял тоже сам. Потом они с мужиками начали квасить в гараже, и к запаху бензина добавился запах перегара. Но это было уже потом, почти перед самым разводом. А слово-то какое забавное – «квасить». Откуда оно у меня в голове?

Он вообще умудрялся сочетать в себе странные вещи, например, слушал шансон и русский рок. Как в том анекдоте про грушевый компот и манную кашу.

Дядя Боря сел в машину, и мы поехали. У меня было ощущение нереальности происходящего, будто всё это происходит не со мной. Будто всё это – где-то на дне, и каждое своё движение, каждый звук я воспринимаю сквозь толщу воды. В голове у меня назойливо крутилась фраза из песни, но я никак не могла вспомнить, из какой.

Мы приехали к больнице. Приехали, как мне показалось, слишком быстро, а мне так не хотелось приезжать! Ехать бы так целый день: я бы смотрела в окно и думала бы о маме. Дорога меня как-то гипнотизирует. И успокаивает.

Машину дядя Боря припарковал довольно далеко от входа, и мы минут пять шли вдоль высокого бетонного забора. Сверху каркали вороны, и если задрать голову, можно увидеть их гнёзда в берёзовых ветвях. Я подумала, что хоть что-то сбылось: не дождь с лужами, так хотя бы вороны. Солнце уже вылезло и грело во всю.

Территория больницы оказалась огромная. Мы прошли в самый дальний конец, где стоял морг. Навстречу нам попались два грузных мужика в грязных белых халатах. Я видела, как они курили за углом, а потом обогнули здание и пошли по дорожке. Один из них бросил другому – «холодное отделение», и я сразу поняла, о чём они.

Вокруг «холодного» корпуса росли высоченные ёлки. Как это символично, подумала я, у славян ель всегда была деревом смерти. Откуда я это помню?

Дальше было только хуже. Мы втроём зашли внутрь и бабушке отдали документы. А потом мы вышли наружу и обошли здание. И там был такой, как бы ангар: просторное помещение с большими воротами, чтобы могла заехать машина. И в этом ангаре на каком-то постаменте стоял гроб с мамой. И тут и впервые по-настоящему разрыдалась. Накатило.

Мама была сама на себя не похожа: нос стал какой-то слишком острый и тонкий, и вздёрнутый кверху, лицо восковое, как в музее у мадам Тюссо, губы накрашены чем-то неестественным. А главное – глаза. Глаза закрыты. И я вдруг поняла, что мне больше всего на свете хочется ещё раз заглянуть ей в глаза, хочется, чтобы она на меня посмотрела. Оно всегда на меня смотрела с какой-то смешинкой во взгляде. И с любовью. Но я поняла, что это невозможно. Наверное, это и есть грань между жизнью и смертью: не отлетающая душа, а именно взгляд. Отсутствие взгляда.

Подъехала маршрутка – от странного ощущения, я даже забыла слово ««газель»». Я щипала себя за руку, чтобы проснуться. Это всё – просто дурной сон. Просто кошмар. Почему я не просыпаюсь?!

Маму накрыли крышкой и какие-то мужики затащили гроб внутрь, зафиксировали его, что-то лязгнуло, и бабушка сказала, что мы с ней вдвоём поедем в «газели».

Подходили какие-то люди, выражали соболезнования бабушке, дяде Боре и мне. У многих в руках были цветы, у некоторых – заплаканные лица. Я почти никого из них не узнала. Одна женщина дала мне пачку бумажных платочков. Очень вовремя: у меня текло из носа, а слёзы я размазывала по лицу перчаткой. Я просто забыла, что у меня с собой есть две такие же пачки.