Владимир Кирпильцов - Дядюшка Дэн – по дороге на войну и обратно

Что-то в её наивном первобытном танце стопорнуло привычный ход его жизни – на то самое мгновение, которое хотелось остановить, наткнувшись на нечто, занозой вонзившееся в самое сердце… Оно у Артура Карловича, к его собственному удивлению, оказывается, было.

Почему эта стройная женщина, сложённая по-взрослому, с беспечными и угловатыми варварскими движениями изящного тела, напомнила ему совсем другую маленькую девочку?

Вот так же непосредственно могла радоваться немногословному и неулыбчивому «папе Карло» – то есть ему самому – Саня-Санечка. Её, дочку своей нынешней супруги, он любил, пожалуй, даже больше, чем жену-красавицу, которую в своё время «увёл» у одного… одной высокопоставленной мрази…

А теперь жена медленно, но верно отдалялась от него. Кроме благодарности за прошлое, за порядочность и мужское плечо, подставленное в трудную минуту, чего-то главного у неё так и не состоялось со «слишком правильным» Артуром Карловичем. А чужая дочка, ставшая своей, родной, озаряющей озорством и доверчивостью его жизнь, его Саня-Санечка, вот так же, по-детски непосредственно, пританцовывала, искренне отмечая таким образом каждое появление дома, казалось бы, неласкового, молчаливого папы Карло.

Он всегда терялся, когда она бесцеремонно запрыгивала ему на колени и гладила оспенную неровность его щёк, будто не соглашаясь с природой, не подарившей внимания и должной красоты её «большому, сильному и доброму динозаврику». Так она его называла за преданную немногословность в играх, которые она затевала, а он всегда откликался на это имя, иногда неловко, но всегда старательно и серьёзно. Дядюшка Дэн вообще относился к каждому слово Саньки серьёзно.

– Папа Карло, а почему птицы летают?

– Видишь ли… – и он начинал рассказывать про аэродинамику, силу земного тяготения, теорию Дарвина о выживании видов. Санька упивалась мелодией непонятного серьёзного взрослого разговора, ощущая и как земля тянет, и тугой ветер продлевает прыжки вверх, и под копчиком что-то зудит – наверное, а-та-визм в хвост пошёл расти…

В конце концов папа Карло запутывался и честно признавался:

– Я и сам не могу объяснить себе – как они летают.

– А я могу, – спокойно заключала Санька.

– Да-а? – загорался он серьёзным, неподдельным – во всю плешь – всполохом любопытства, причём, именно к её мнению. – Почему же они летают? Ну, пожалуйста…

– Да потому что очень хотят летать, – уверенно и просто говорила Санечка.

И папа Карло восхищённо молчал, удивляясь открытию. На какое-то время он озадачивался и соглашался – без огромного желания эволюции вида не было бы. В самом деле, как надо сильно хотеть стать крокодилом, чтобы потом всю жизнь сидеть в болоте!

Он рассмеялся при ней громко и открыто только один раз… Неправильно громко, так можно и ребёнка испугать – так он считал и больше этого не допускал. Это случилось, когда Санечка, оставив щёки, наслюнявила ладошку и стала старательно прилизывать его редкие торчавшие волосы, приговаривая:

– А это у моего динозаврика… плешезаврики.

Теперь ему стало нестерпимо жаль, что он так мало смеялся…

Боль и нежность этого танца на кургане пронзила тогда Дядюшку Дэна лишь на мгновение – впереди слишком важные, не терпящие отлагательства дела.

Но всё-таки это была боль, боль, смешанная с надеждой, что в личной жизни всё ещё утрясётся! Не важно, как это произойдёт, может быть, совсем легко, как тот непосредственный, искренний танец на кургане.

Он быстро приближался к танцующей, старательно заменяя гримасу боли маской деловой сосредоточенности. И рыночно-базарное обращение типа: «Женщина, а как тут пройти к…» ‒ никак не шло на язык и не вписывалось в заоблачный танец. «Гражданка» – как-то навязчиво напоминало о конституционных правах и обязанностях. «Дама» – вообще не соответствовало своей монументальностью этой летящей лёгкости.

Он решил, что «товарищ женщина» сойдёт. Зато ничего не забыл.

В этот момент она подпрыгнула в озорном «па», взбрыкнув ножкой и небольшой остренькой грудью под свободно облегающим покроем, и вместо «товарищ» у него вырвалось непрошено ласковое: «Девочка моя!..»

Она резко остановилась, изумившись теплу обращения, неожиданному, «неправильному» и неловкому, судя по покрасневшему лицу человека с редкими взмокшими волосами… И – не возмутилась, не рассмеялась, а только улыбнулась растерянно, не зная, как ответить на добрую нежность человека… с пистолетом, выглянувшим воронёной сталью из-под распахнувшейся полы пиджака.