Деметрий Паскаль - Каталепсия. Роман о культе тела и телесных культах, и зле ко злу, и зле от зла, и падении человеческом

На автобус он успел. Тот едет. Едет вполне быстро, но не настолько, чтобы нельзя было насмотреться на красоты этих плодородных мест и чистейшего моря, виднеющегося, впрочем, из окна с другой стороны; и не настолько быстро едет этот автобус, чтобы за двадцать минут в нём не стало душно и чтобы не трясся он на ямах и кочках, вызывая укачивание и тошноту и у многих, а у Вани – только усиливая уже имеющееся; но Ваня держится и чувствует, кажется, облегчение, но ему только кажется. Затем таможня; в десять утра уже печёт солнце – да печёт посильнее дневного, потому что утром влажность ещё остаётся высокой; вдобавок, приходится нести тяжёлую сумку – и нести быстро, так как людей много назади, подгоняют; а впереди Ваню будет ждать очередь в десятки человек – и на очень ограниченном пространстве, пусть и не в здании и не под солнцем, но при отравлении разницы не заметишь: всё – геенна; благо, что позывы к поносу прошли вместе с потом, а тошнота и риск проблеваться не так страшны, как обосраться. Всё же, после таможни придётся пройти километр до остановки, зато довольно скоро подъедет совершенно новый автобус в Сочи, с большими прозрачными окнами и, к тому же, почти пустой, так что даже посидеть – получится; получится и полюбоваться интересным этим городом из окна, пока инфекция не даст о себе знать в очередной раз. И неизвестно, как бы хорошо и безынтересно прошёл этот день, если бы через десять минут автобус не забился (какая-то девочка упала в обморок…), а через ещё десять не встал бы в гигантскую пробку в районе Адлера, из-за которой пять километров не заканчивались бы час иль полтора часа, ввиду чего в автобусе стало б душно и жарко немерено, пропорционально чему росла бы тошнота; но это произошло, к несчастью, потому пытка продолжилась, зато, окончившись, породила ещё пущее удовольствие и облегчение, хотя полностью она не окончилась и после. Так Ваня прибыл в Сочи.

Сдал вещи на вокзале; до поезда ещё часа 4: можно прогуляться. И он совершил прогулку по одной из главных улиц, затем свернул на красивую аллейку – или это была набережная возле местной реки? – а деревья вдоль каменной дороги почему-то были жёлты, словно в середине осени, но большее не было замечено и оценено, поскольку жара не отступала и влияла на восприятие разительно; аллейка кончила, через мост Ваня пришёл в парк космонавтов, где нашёл исключительно искусственную природу, а людей практически не встретил ввиду жары – и аттракционы по той же причине не работали в большинстве своём, но стояли накрытыми и нагретыми; так прошло до двух часов. Опосля Ваня пошёл назад путём покороче и даже нашёл время заглянуть в столовую какой-то русской сети, а в ней было чисто, просторно, безлюдно – и пюре оказалось вкусным и дешёвым, а съедать что-то более питательное Ваня не рискнул. Затем вокзал; поезд; путь домой.

Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, хотя медицину и докторов уважаю. К тому же я еще и суеверен до крайности; ну, хоть настолько, чтоб уважать медицину. (Я достаточно образован, чтоб не быть суеверным, но я суеверен). Нет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите понимать. Ну-с, а я понимаю. Я, разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно я насолю в этом случае моей злостью; я отлично хорошо знаю, что и докторам я никак не смогу «нагадить» тем, что у них не лечусь; я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше. Но все-таки, если я не лечусь, так это со злости. Печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче болит!

Фёдор Достоевский «Записки из подполья»

Стучат колёса. Вечереет. Красивые леса чередуются с тоннелями внутри гор. Свет то появляется в окне, освещая весь вагон, то исчезает, давая знать о наваждении ночи. Вскоре необитаемые места сменяются портовыми городами, маленькими городами, посёлками городского типа. А Ваня ведёт путь к новой жизни.

Его тошнит слегка, но уже далеко не так сильно, как было утром; он спокойно сидит на месте уже третий час и совершенно не думает о том, вылечился ли полностью, как поступать дальше, сколько придётся провести в постели, не ступая на тренировки, не переедая ради результата, но живя в ограничениях: ведь ограничений не будет. Только прошла видимая часть болезни, а Ваня уже перестал учитывать всю болезнь, забыл о ней и начал беспокоиться лишь о том, что ничего не ел уже четыре-пять часов, а сие – как он считал – плохо сказывается на метаболизме, точнее на анаболизме, потому что ведёт к катаболизму, уничтожает мышечную ткань и, возможно, приводит к утолщению жировой, хотя последнее совсем его не беспокоило. Забавно, что из-за последних пяти часов голода он беспокоился куда более, нежели из-за того, что последние два дня он не питался точно, но даже выблёвывал ценные вещества собственного организма; посему Ваня беспрерывно думал, каким образом доберётся от вокзала до дома так, чтобы его не укачало, что присуще ему, но ещё и усугубляется отравлением; а ещё он думал, что же будет есть дома, ибо после таких длительных перерывов следует наесться, пусть перед самым сном: ближайшие дни спешить Ване некуда, а от блажей своих не уйдёшь.