Виктор Улин - НикитА

В этот момент я подумала, что на месте отставного некурящего генерала давно бы взяла этого курильщика за шкирку и вышвырнула из окна.

Головой вниз – чтобы мозги брызнули по асфальту.

Если бы кто-нибудь прочитал эти мои мысли, то ужаснулся.

Ведь мне – шестнадцатилетней девочке – положено было быть доброй, нежной, чувствительной.

Смотреть на мир широко открытыми ясными глазами, умиляться пчелкам, перелетающим с абрикоса на абрикос, и видеть все в светлых тонах.

Но сам мир смотрел на меня не светло.

Я одевалась, как шлюха, выражалась, как грузчик из супермаркета « Полушка », и вела активную половую жизнь.

То есть была современной школьницей на все сто.

Прежде чем идти на кухню и разогревать себе обед, я решила стереть губы.

Достав из шкафчика ватный диск, я разорвала его пополам.

Хотела бы я посмотреть на женщину, которая снимает макияж половинкой ватного диска, не имея возможности тратить целый, и при том смотреть с добром на этот мерзкий мир.

Да и диски были самыми дешевыми. Ведьма такими стала бы только протирать сапоги перед выходом из дома.

Сняв помаду, я посмотрелась в зеркало.

Наверное, я считалась красивой.

Лицо мое имело правильные черты, ни одной лишней и в то же время всего хватало.

И, несомненно, кто угодно сказал бы, что я – умная.

Свой ум я знала, училась хорошо без малейшего напряжения, хотя знала, что мне это не нужно, поскольку об институте речи не шло.

Но уж доброй меня бы не назвал даже полный дурак.

Я редко улыбалась, всегда ходила, плотно сжав губы, а мои очень темные глаза никого не пропускали внутрь.

Доброта и моя жизнь были несовместимы.

Называйся моя жизнь доброй, я бы не выбрала себе такой ник.

Назвалась бы какой-нибудь « Красотулей ». Или « Белоснежкой без гномов

НикитА определяла меня полностью.

Причем не только потому, что в нем были все буквы моего имени, кроме « Я

Я ощущала себя именно НикитОй и никакой другой.

Чистым уголком половинки стерев брови, я повернулась влево-вправо, наклонила голову вверх и вниз.

Лицо мое было недобрым, но чистым.

Регулярный секс служил залогом красоты.

Девчонки тратили немереные деньги на притирки, но все равно ходили с прыщами на щеках.

А я была чиста и светла без усилий.

Но все-таки подумала, что завтра утром зайду в « Магнит-косметик » и на заработанные двести пятьдесят рублей куплю мицеллярную воду.

Такая бывала у мамы, я ею слегка пользовалась и мне нравилось: от нее кожа делалась шелковистой.

Мне, конечно, не волновало, как меня воспринимают со стороны, хотелось ощутить это для самой себя.

Подумав о воде, я подумала, что до завтрашнего утра предстоит пережить остаток сегодняшнего дня и сегодняшний вечер.

Последнее не то чтобы являло проблему, но…

Моя семья была своеобразной.

Если, конечно, ее вообще можно было назвать семьей.

Во всяком случае, родиться в такой я бы не пожелала даже Гитлеру.

Только в дешевых сериалах все семьи как на подбор идеальны.

Наша являлась ячейкой общества, а в этой стране общество состоит из скотов.

Правда, эту истину я поняла относительно недавно.

Сейчас я заканчивала десятый класс и мне было шестнадцать лет.

Своего отца я не помнила.

По маминым рассказам, он был неплохим, но бесхарактерным человеком.

Его профессии – то есть того, что определяет человека – я не представляла.

Но иллюзий на этот счет не строила.

Моя мама не имела специальности, школу закончила на тройки – которые являлись двойками – не знала и не умела ничего. Учиться дальше она не пошла – причем не потому, что это было дорого, как сейчас, просто мамины умственные способности были ниже плинтуса.

Полагаю, что она не смогла бы выучиться даже на швею-мотористку.

Всю жизнь мама выполняла тупую неквалифицированную работу, на какую берут лишь тех, кто не годен ни на что: была и кондуктором и почтальоном и диспетчером в ЖЭКе.

Сейчас она устроилась оператором на бензозаправку, там делала то, на что годна дрессированная обезьяна.

Наверняка отец тоже был не пришей кобыле хвост, потому что нормальный человек не только бы не женился на такой женщине, как моя мама, но даже не плюнул бы лишний раз в ее сторону.

Мои мысли о родителях, конечно, шли в другую сторону от того, чем терли уши и в школе и по телевизору и в Интернете.

Своих родителей я не уважала, поскольку уважать их было не за что.