Виктор Улин - НикитА

Со своей спутницей я ссориться не хотела.

Меня, конечно, ни капли не испугали ее угрозы, просто я вообще не любила ссориться.

– У меня больше нет сотен, – почти жалобно ответила Ведьмочка. – Только бумажки по штуке и дяди Колины полтонны. Эти две были единственные.

Насчет человеческих качеств одноклассницы я не ошиблась: она хотела отделаться от меня двумя бумажками по сто, а пятьдесят присвоить.

Это было нормально; чем больше денег человек имел, тем больше хотел.

– Вон смотри, там армян торгует фруктами, – сказала я, увидев впереди « Газель » со снятыми колесами, превращенную в киоск. – Сейчас у него разменяем.

– Это не армян, а грузин, – возразила она.

– Какая разница? все они на одно лицо.

– И он не станет менять денег.

Даже загнанная в угол, Ведьмочка продолжала сопротивляться.

– Менять не станет. Купим по яблоку и он даст сдачу.

Своего я привыкла добиваться.

Всегда, везде и во всем.

Дома я сняла свою жуткую куртку, но в целом переодеваться не стала.

Поездка с Ведьмочкой заняла все утро, сейчас времени осталось только поесть вчерашнего супа и идти в школу.

Если бы я разделась, то захотела бы прилечь на кушетку, а это погрузило бы в сон, из которого трудно вынырнуть.

Правда, я сменила колготки: сняла Габриелу, быстро постирала и повесила в ванную сушиться.

В школу я надевала обычные бежевые, купленные в « Фикспрайсе » – дешевые даже на вид, но крепкие.

Черные я берегла, как зеницу ока, но сегодня надела зря.

Мерзавка Ведьмочка ничего конкретного не рассказывала, я не имела понятия, что захочется неизвестному дяде Коле.

Я была готова на все, что угодно.

Со свой драгоценной девственностью – которую в нормальных странах продают на интернетских аукционах – я рассталась давно.

Одним прекрасным летом мама устроилась судомойкой на одну турбазу и взяла меня с собой.

У мамы там случился летний роман с привратником возле шлагбаума, я вошла во взрослую жизнь.

Все произошло очень легко, по моей воле – в тот момент, когда мне самой захотелось.

В школе я держала себя порядочно, а развлекалась на стороне, имея компанию, не связанную по жизни.

Но секс сам по себе не представлял для меня особой ценности или бесценности: все шло под настроение.

Идя к дяде Коле, я думала, что после « А » стоит рассчитывать на « Б », ведь он платил за свои удовольствия.

Во всяком случае, я была готова, что старик попросит красиво раздеться, для того и надела самые лучшие колготки.

Но мы освободились от одежды в другой комнате, к нему вышли уже « голенькие », как выражалась Ведьмочка.

Она сыпала уменьшительными так, что меня тошнило.

Раздевшись за сценой, я подумала, как обрадовать его своим телом.

Я даже спросила Ведьму, не стоит ли мне напомадить соски или написать поперек живота неприличное слово.

Но этого не потребовалось.

На самом деле дядя Коля мне понравился.

Я ожидала увидеть какого-то вонючего, обрюзгшего и тонконогого, белопузого слюнявого старикашку, вид которого вызывает омерзение.

Однако хозяин оказался совсем другим.

Он был высоким, поджарым, собранным, и если бы не глубокие морщины на сухом лице и седые волосы, подстриженные ежиком, я могла бы принять его за человека, который старше всего лет на десять.

Впрочем, Ведьма говорила, что этот дядя какой-то бывший военный – чуть ли не генерал – и привык держать себя в порядке.

Я в это поверила.

То, что мы ходили к нему для оказания услуги, ничего не значило.

Ведь даже самый серьезный генерал оставался мужчиной и имел право на простые удовольствия.

Мне понравилось в дяде Коле абсолютно все – даже то, что он не курит.

Сигаретного дыма я не переносила.

На его этаже меня сшиб с ног запах дрянного табака, хлынувший со всех сторон.

Я подумала, что военный генерал прокурил себя насквозь, и приготовилась превозмогать тошноту за двести пятьдесят рублей.

Но от него пахло только кремом для бритья и хорошим дезодорантом.

Когда мы вышли от дяди Коли, сделав свое дело, на площадке между лифтом и мусоропроводом я увидела дегрода в дырявых трениках.

Он курил у приоткрытого окна и скидывал пепел в обожженную жестянку из-под растворимого кофе. Название порошка я не различила, только заметила белую ладонь с отставленным большим пальцем.

« Народная » марка меня раздражала, поскольку сама себя я считала человеком и к какому-то усредненно приглаженному « народу » никогда не причисляла.