Бахрам Заими - 3 коротких рассказа

Нож из Кентукки с рукоятью из священного дерева и остро заточенным лезвием, шероховатым от количества вспоротых им внутренностей; на лезвии – следы крови вперемешку с ржавчиной. Взяв тряпку, он попытался отчистить клинок, насколько это было возможно. Затем поднял нож, любуясь тем, как солнце последними предзакатными лучами озарило его отполированные грани. Он положил нож на диван рядом с собой, выключил телевизор, откинулся назад, положив голову на спинку дивана. Уставился в потолок, позволив лёгкому дуновению – блаженный дар старого дерева снаружи – проникнуть под рубашку. Что-то ещё было за открытым окном. Осенний ветер, подув от старинного кладбища, закружился в ветвях деревьев. Пожухлые листья затрепетали, произнося заклинание жизни во имя старого воина из Кентукки.

«Давненько не виделись, Джонни».

«Я уже и забыл своё настоящее имя. Здравствуй, Шауни, старый мой друг, мой добрый боевой клинок», – ответил Дэнни.

«Сколько времени прошло, а, Джонни?»

«Да, Шауни, немало».

«Что случилось? Я уж решил, что ты позабыл меня, Джонни».

«Не знаю».

«Нам было хорошо вместе, ведь так, Джонни?»

«Да, Шауни, это правда».

«Казалось, ещё вчера мы с тобой впервые встретились в том старом лесу в Кентукки, в закрытой зоне, где сотни лет не было ни одного туриста».

«Да, Шауни, я помню».

«Старый сассафрас, склонившийся не от ветра, но под тяжестью веков».

«Да, Шауни, я помню».

«Я пребывал в уединении сотни лет».

«Да, Шауни, я помню».

«Ты видел, как я пригвоздил к дереву того ублюдка и держал до тех пор, пока со скелета не сошла сгнившая плоть. Каким наслаждением было впиваться зазубренным лезвием в его кости, пока он был ещё жив. Его скелет лежал на покосившемся стволе, неподвижный, с вытянутыми вдоль тела руками, с поскрипывающими на осеннем ветру костями, покачивающимися в такт с шелестом листьев священного дерева».

«Да, Шауни, я помню».

«Помнишь, как, впервые увидев меня, ты не сразу осмелился подойти? Я смотрел на тебя, тощего подростка с взглядом настоящего воина. Ты приблизился, дрожащей рукой прикоснулся к моей деревянной рукоятке. Я принял тебя со всей теплотой; ты крепко ухватился за рукоять, вырвал меня из древесно-костяного плена; скелет рухнул на землю, развалившись на части. А ты всё продолжал смотреть, заворожённый узором из окутавших меня багряных, золотых и оранжевых листьев, пока холодный осенний дождь омывал моё лезвие. А я смотрел на тебя, настоящего хозяина, ставшего мне настоящим другом. Помнишь, Джонни?»

«Да, Шауни, я помню».

«Я выбрал имя Джонни специально для тебя, когда услышал, как ты напеваешь Bitter Tears, стоя под осенним дождём».

«Да, Шауни, я помню».

«Ты жил тогда в Лексингтоне, отправился в турпоход с одноклассниками из средней школы Лафайета. Ты был в девятом классе, первый год на новом месте. На следующей неделе мы с тобой отправились в ту школу – большой парк, огромное здание и прелестные одноклассницы. Вот только тебе, четырнадцатилетнему заморышу, которого травили каждый божий день, они не светили. Помнишь того здоровяка? Толстого одноклассника, которого ты ненавидел. Как его звали?»

«Билли».

«Да, верно, Билли. Как-то солнечным днём он сидел под одиноким деревом перед зданием школы. Мы с тобой ещё подумали, почему он не пошёл домой. Уроки час как закончились. Мы по привычке сидели на ступенях у главного входа, глазели на листву и болтали. Помню, ты из чистого любопытства предложил подойти и поздороваться с ним. Я подумал, что идея неплохая, и ответил: „Почему нет, пойдём“. Пожелтевшая трава всё ещё была сырой от дождя, что лил всю ночь, когда мы приблизились. Пахло мокрой глиной. А этот идиот, похоже, забыл, что пора идти домой; набил своё никчёмное брюхо всякой дрянью и дремал, прислонившись к дереву. Жирные пятна от большого гамбургера на брюках, крошки по краям рта и остатки кетчупа, отчего мерзкая его физиономия казалась ещё более уродливой. За этой свиньёй закрепилась слава главного хулигана в старших классах. Твоё лицо побагровело, губы сжались, и в воздухе просвистел молниеносный взмах; отсечённое левое ухо идиота упало в траву. Я почувствовал, как твои пальцы с силой сжали мою деревянную рукоятку; крошечная капля крови вот-вот была готова сорваться с самого острия. Жирная скотина вскочила на ноги, выпучив свои пустые глаза цвета лошадиного дерьма. Рот открыт, в щелях между пожелтевшими зубами – застрявшие куски мяса и салата. И твой спокойный взгляд, устремлённый прямо в глаза этому недоноску: „Прости, ты, кажется, что-то обронил“. И как тебя угораздило придумать такое – смешно до колик!»