Валерий Радомский - Я – душа Станислаф! Книга четвёртая

И это – в лучшем случае. Хищники буквально обложили территорию Шамана со всех сторон, как тут ещё – взбунтовались кедрачи! А пойдут в наступление они – попрёт кровожадный зверь, и тогда – на разрыв: владения у кесаря огромные, а проверенных «бойцов» – Марта, Лика, два серых волка на волков. И на озере – всего двое: Игла и Матвей Сидоркин. Да и не факт, что Матвей решится на то, чтобы стрелять по своим, если до этого дойдёт. Это кедрачи его не пожалеют. Те же Кирилл Воронин с Платоном Сутягой выстрелят в него при первом удобном случае, чтобы избавиться от свидетеля их позора и соучастия в убийстве по неосторожности: три рыбака артели и утопли поэтому из-за них, только об этом пока что знал один лишь Матвей.

Всё, о чём услышал Душа Станислаф, было известно и Шаману с Мартой. Тем не менее, директива Души – «Передумать, если уж враг!» – сохранялась на все случаи неминуемого противостояния и являлась неукоснительной для исполнения всеми, кто признавал в Шамане своего кесаря. Его Армия удерживала тайгу на десятки километров вглубь и вширь, контролировала озеро и небо, а чего не знали кедрачи, так это – оставшиеся в посёлке дворовые собаки, удерживаемые на цепях, регулярно тявкали кесарю про своих хозяев. Они не предавали этим, нет: собачья будка, какой бы она ни была распрекрасной, при этом мало чем отличалась от тюремной камеры – всё земное, живое и не живое, рождается и возникает свободным и лишь человек отковал для свободы металлические цепи и отлил свинцовые пули.

Независимость, к которой человек так стремится во всём, лишь питает тело, чтобы оно не усохло прежде, чем это же самое сделает смерть, вот только, чтобы прожить земную жизнь, нужно суметь выжить душой. Опять же, как принято считать у людей – спасти свою душу.

Душа не имеет возраста, но в юном и молодом, обычно, теле её искушают желания взрослого мужчины или женщины, а подсказки интуиции ещё не понимаются в той мере, в которой только и спасают тело от разрушения по причине чего-то несвоевременного и весьма не желательного. Этому, слышать в себе себя, учатся, а учитель один – интуиция. У неё нет запаха, нет здорового цвета кожи и стальных мускулов, её можно лишь, распознав в чувствах, прочувствовать. Это весьма сложный механизм личностного восприятия земного в жизни, но Душа Станислаф откуда-то об этом знал и передумать смерть в любом её проявлении – входило в его обязанности, которых он на себя и не брал.

Он был всецело подчинён этому: передумать зло тайги и зло в кедрачах, разгрызавшее само себя от безысходности сотворения мира, в котором принято считать, что выживает сильнейший. А под силой человек понимает и принимает в качестве агрессии нападения и защиты много чего ещё. Только выживает не всегда сильный, а преимущественно хитрый и коварный: человек, зверь, птица…, и зло по-прежнему остаётся в повелительном наклонении к смерти. Она, она правит на балу жизни, и сама жизнь, увы, отстреливает не слабых, а не сумевших стать коварными. Не сумевших выплыть на берег своей мечты о себе самом: не сильном, а предусмотрительным во всём, что убивает. Ведь спешить жить не в своём времени, от возраста, и не в своём пространстве, а оно закреплено за каждым осторожностью и страхом перед неизведанным, не это ли разгоняет смятение души, будто ветер грозовые облака и оттого она вовремя не предостерегает? …Не смей этого делать! …Перетерпи! …Перебори! И не в жизненной ли энергии, в её разнообразии, прячется смерть? Ведь получить для себя любой её источник – отобрать у кого-то/чего-то то же самое! Оттого, наверное, смерть можно прочувствовать, а иногда даже увидеть, да она – во всём и повсюду. А зло – это любимчик жизненной энергии, и им кровоточит не только человечья жизнь.

Зло возможно унять, единственно, когда станет невыносимо больно самому от задуманного для другого живого, или уже случившегося с тобой лично. Душа Станислаф такую боль проживал, хотя причину её разгадать не мог, как не старался, равно как и не спешил жить решениями, которыми были обставлены судьбы кедрачей, как их дома домашней утварью. Сам же он проявлялся и был виден лишь теми, кто своими поступками и действиями торопили жизнь рассчитаться с ними по их желанию и требованию. Именно это условие гордыни и слабоволия – у кого что – в кедрачах будто бранило, и давно уже, самого Душу, причём досада чувствовалась собственной и глодала виновностью перед кем-то ещё. А с середины лета эта глухая досада отказывалась быть в нём ещё и немой и корила, корила, корила таким знакомым ему голосом, словно рядом где-то, совсем рядом, находился тот, перед кем он и должен был повиниться. Вот только – знать бы перед кем и за что конкретно, когда повсюду зло безобразило лица и морды теми же гордыней и слабоволием. …Перед кедрачами? …Им самим было в пору хорошенько отстегать себя за неугомонность алчности и посредственность ума. А других-то Душа Станислаф не знал и не наблюдал. Разве что – слабовольную Зою, с лучистыми глазами женщину-мечту председателя Барчука и капитана Волошина, да Оксану Пескарь, душа которой с недавних пор забилась под валун на берегу Подковы, откуда выползла смерть Игорёши Костромина…

Читать дальше