Андрей Игнатьев - Вся правда о Футтауне, штат Нью-Йорк

– Еще мяса?

– Нет, спасибо, – отказался я и посмотрел на Спенсера, тот давно умял добавку, а теперь взял баночку с джемом и толстым слоем намазывал его на тост.

Почему-то у меня совершенно не было аппетита, и свою порцию я осилил с трудом, но рассудив, что если больше ни к чему не прикоснусь – это будет выглядеть невежливо, я попросил:

– Можно и мне кусочек хлеба?

– Можно и мне кусочек хлеба, пожалуйста, – поправила Бекка и объяснила, – дети во всем будут брать с нас пример: с того, как мы говорим, с наших манер, с наших поступков, – она протянула корзинку.

– Извиняюсь, – сказал я и попробовал взять ломтик.

– Нет-нет! – взвилась она. – Не руками! Используй щипцы!

Я повиновался, подумал: «Какой же я дикарь», – и, кажется, покраснел.

В кухню ворвался мужчина. Он на ходу сорвал крышку с миски, наполовину заполненной мясом, хапнул один из кусков своими исполинскими пальцами и в два счета разделался с ним. Потом уселся на свободный стул.

– О, привет! – сказал он, только теперь заметив меня. – Так ты Андрей?

– Да, – сказал я, – добрый день.

– Я Ллойд, – представился он.

От отца Ллойд унаследовал строевой рост, но не крепкое телосложение: лицо у него было заплывшее, а сам он чрезмерно упитан.

– Слушай, – сказал Ллойд, обильно поливая томатным соусом следующий шмат мяса.

– Да?

– А в России едят кетчуп?

– Конечно.

– И как же вы его называете?

– Кетчуп, – ответил я.

– Да нет, – он постучал пальцем по бутылке с соусом, – как он называется по-русски?

– Кетчуп, – повторил я.

– Я знаю, что это кетчуп, – начиная отчаиваться, заявил Ллойд, – но как это будет по-русски?

– Кет-чуп, – медленно выговорил я.

– О, – понял Ллойд, – хорошо. Тогда как по-русски «майонез»?

– Майонез.

– Майонез?

– Ну да.

– Ого! – воскликнул он. – Да я говорю по-русски!

Все прыснули смехом.

– Андрей сказал, что он агент КГБ, – выдал меня Робби.

– Теперь ты слишком много знаешь, – сказал я.

Скотт расхохотался.

У ветки дерева за окном зависла в воздухе крохотная птица. С длинным клювом и переливающимся изумрудным оперением, она часто махала игрушечными крыльями, чтобы удержаться на месте. «Неужели колибри? – подумал я. – Да ладно, откуда они здесь?»

Нам не было предоставлено ни минуты свободного времени после того, как обед закончился. Джон сразу собрал нас и с серьезным видом, подбоченившись, выслушал рапорт Спенсера о том, как продвигаются дела с покраской. Потом мы отправились доделывать оставшиеся кресла. Провозились с ними часа полтора, а когда прибирали инструмент в мастерской, подъехал Ллойд.

– Освободились? – спросил он.

– Да, – ответил Спенсер.

– Что ж, придется мне вас разделить, ребята. Без возражений?

– Да нет проблем.

Спенсер пошел один в сторону лагеря мальчиков, захватив с собой молоток с гвоздями. Мы с Робом поехали к одному из загонов, выправлять покосившиеся столбики изгородки.

Пока Робби прохаживался вдоль забора и что-то соображал, я рассматривал страусов. Они были совсем близко и тоже нас изучали. Но без настороженности диких животных, обеспокоенных появлением незваных гостей, ими владело сытое, праздное любопытство. Взрослые особи и несколько птенцов. Выглядели они очень забавно: головы с редким пушком раскачивались на стеблях длинных шей симпатичными глазастыми одуванчиками. Плюшевые птенцы, облаченные в ярко-желтые жилеты, прогуливались в чаще родительских ног и иногда спотыкались.

– Поосторожнее там, – сказал Робби, – они безобидные только с виду. Если ты им не понравишься – могут и клюнуть.

– Правда?

Я отступил на несколько шагов. Раздался приглушенный стук. Я думал, клюнули Робби, но это он сам принялся забивать первый накренившийся столб. Одуванчики вспомнили о своих животных инстинктах и, толкая друг друга массивными туловищами, бросились врассыпную.

Столбики были сделаны из самых обыкновенных брусьев – необструганных, почерневших. Похоже, они покосились, когда сошел снег. Мы выправляли их, подбивая ожерельями из камней, которые были в изобилии разбросаны у дороги. Работа не требовала особых усилий, и через какое-то время голову заполнили мысли о последних днях. Я думал о том, каким невероятным калейдоскопом завертелась жизнь – Москва, Нью-Йорк, Футтаун, машины, на которых я никогда не ездил, дома, в каких никогда не жил, животные, которых никогда не видел. В памяти всплывали слайды улиц, лиц, осадки переживаний, и не верилось, что все это поместилось в два дня. То ли на контрасте с этими сумасшедшими событиями, то ли от накопившейся усталости, часы после обеда показались мне тянущимся невообразимо долго, день клонился к вечеру нехотя и медля, как одинокий старик, собирающийся под одеяло.