Эдвард Дриффилд - Пыльный чердак

Сам старик больше котировал Матросскую Тишину, так как там познакомился со своей возлюбленной, там же с ней и расстался (вич). Но и друзья остались в Леффортовской. Да что там друзья, братья! Серёга Ефимов и Платон Пилявец, прямые родственники дворянского рода Воронцовых, между прочим.

Старик Андреич был невысокого роста с прямой осанкой и узкими ладонями рук. Его опустошённый взгляд, как у людей, говорящих по телефону, по-своему пленил и заинтересовывал, но в то же время раздражал в моменты, когда посланное ему высказывание отправлялось в тёмные глубины чертог и ты награждался холодным безразличием. Впалые щёки и острые скулы подчёркивали запущенную брутальность, а 1/3 бороды, которая имела рыжий оттенок, демонстрировала «запущенность» во всей красе. Поверх огромной толстовки с надписью «DUB IS MORE», которая сразу бросилась Климу в глаза, на нём мешком висела армейская подкладка от бушлата, относившаяся к ДОпиксельной реформе Юдашкина.

Целый день, проведённый с культурным бомжом, сопровождался пятилитровым сладким совиньон бланом, а после тихого часа цедили водку, разведённую с сахаром, и обсасывали настоянную сутки в соевом соусе кость вчерашней баранины.

В общем-то, он не был похож на алкаша-примитивного, что обитали в преисподней около нижнего выхода Китай-города. Евдоким Андреевич начинал свои рассказы с фразы «это вот как если вспомнить…», а заканчивал «…да и что проку в этом сейчас?». Его голос усыплял и пробуждал.

– Евдоким Андреевич, вот хочу спросить у вас, – загадочно начал Клим, освежая бокал с Совиньоном.

– Хоти, – оторвал старик. Настроение у него было задорное.

– Вполне возможно, что вы раньше были успешным человеком. Ну, в общих рамках понимания этого. Я имею в виду, что вы вполне себе вязались со всеми этими муравьями, взаимодействовали с ними, играли по правилам.

– Играл, играл, сынок… Все хотят в это поиграть, чтобы заполнить пустоту, которая обязательно образуется, когда улетаешь из гнезда. Всем одиноко. Всем это непривычно. – Евдоким Андреевич не хотел останавливаться, но задумался на полуслове, уставившись в небо, как обычно.

– Я это понимаю. Страх перед неизвестностью побуждает нас суетиться и действовать порой неразумно. Но скажите, вы довольны нынешним положением дел? Считаете ли вы, что это закончится и сменится чем-то другим? – Клим не был уверен, что он доступно изъяснился, но увидел новое положение взгляда старика. Понял, что его это заинтересовало.

– Отшельничество, – медленно начал Андреич, – это та слабо выраженная форма дикарства, которую соглашается терпеть цивилизованное общество. Чем дольше мы скитаемся по свету, тем более мы одиноки. Поэтому в какой-то момент перестаёшь терзаться тем, что нужно вернуться на исходную после походов против шерсти. Улавливаешь это?

– Так точно, – Клим заинтересованно вдумывался и приставил руку к подбородку. Так лучше слушалось.

– Стало быть, остаётся убрать всё лишнее, что якобы является важным. После подобной чистки должно остаться ровно одно. Что-то одно, да… И не так, что сейчас одно, а другое ‘я потом пожамкаю’, нет. Одно раз и навсегда. Не могу ответить за других, но вот я выбрал свои мысли. Каждая из них проходит тщательную проверку, перед тем как я приму её на веру и положу в стопку сладостных умозаключений.

– И что вы с ними потом делаете? – Клим всё-таки хотел, чтобы диалог развивался по его намеченному курсу.

– Отхаркнешь поучительным изречением – станет легче, – старик обожал метафоры. И сразу было видно заранее, когда он готовит что-то этакое. – Волк находит утешение в вое, баран – в теплой шерсти, лес – в малиновке, женщина – в любви, философ же – в поучительном изречении.

– Гюго?

Евдоким Андреевич заулыбался дёснами.

– Верно. Он самый. То, что ты не глуп, лишь позволяет тебе понять быстрее, но не в этом фича.

Старик встал, поджог папиросу, сложил руки за спиной и медленно зашагал.

– Народ не заслуживает, чтобы его просвещали, ибо народ – это сборище безумцев обоего пола, беспорядочная смесь возрастов, нравов, общественных положений. Чернь, которую мудрецы всех времен открыто презирали, сумасбродство и ярость которой справедливо ненавидят даже самые умеренные из них. Стало быть, зачем и мне пытаться их изменить? История нам открыто демонстрирует, что жизнь человеческая слишком коротка, чтобы изменить путём убеждения в истинах остальных. Легче просто быть. Я вот знаю, теперь и ты знаешь. Нужно? Воспользуешься. Нет? – нет. Кому убудет? И лучше станет? Господи, да всем насрать…