Андрей Сметанкин - Дорога к сыну

Но бывало, старики говорили о том, что в стороне от Якуба оторванным листом живёт в Душанбе его единственный постаревший сын. Лет тридцать назад, когда парню исполнилось двадцать лет, спустился он в долину за лучшей долей, там и остался, не вспоминая об отце. Прошло время, и забыли о сыне старика, а потому говорить об этом больше не стоит. Стоит ли говорить о талом снеге или облаке, унесённом ветром?

Только старый плюшевый медвежонок – подарок пятилетнему мальчишке ко дню рождения – помнил об ушедшем стариковом сыне и своём друге и тосковал вместе со стариком. Первый – одиноко жил в свой судьбе, второй – сидел на своей полке.

(Заклинаю тебя Аллахом, терпеливый мой слушатель, не забывай своих стариков, не бросай их на одинокую и холодную постель старости, не обрекай на мрачное и постылое одиночество сердца. Будь милостив к ним и благочестив, не оставляй на закате судьбы, ибо тот закат триста тридцать три раза повторится в тебе самом и соком горечи продлится в твоих корнях.)

Так вот, жил старик, далеко зашедший в годах и окружённый своими земляками, что были ему родственны по духу родной земли и великой любви, дарованной самим Провидением. Трудился старик на участке земли, как тысяча джайнамазов (ковриков для молитвы), выращивая пшеницу, изготовляя муку и выпекая лепёшки, что по вкусу были сродни волшебному хлебу с достархана (скатерть; образно говоря – обильное угощение) Всевышнего, а Всевышний свой хлеб готовит из созвездия Девы, Небесного колоса. Как за малым ребёнком старик ухаживал за горной яблоней, высаженной в день рождения сына и в день смерти своей возлюбленной Саодат – любимой женщины, по имени Счастье. Она, как шахид или доблестный воин, погибший в бою за веру, как зерно в земле, умерла, даруя жизнь новорождённому сыну – умерла за любовь, и душа её вознеслась в райский чертог. Молодого Якуба это ничуть не утешило, и он счёл себя виновным в смерти любимой жены. Возникло неодолимое желание покончить с собой в тот горестный и тяжёлый день.

Но Аллах Мудрый и Справедливый всё видит, слышит и понимает…

Вечерами, оставив за плечами груз дневных работ и забот, когда воспоминания одолевали его, старик играл на дутаре (двухструнном музыкальном инструменте) и пел песни.

Будь то зима или лето, осень или весна, будь то трескучий мороз и большой снег или белое солнце и летний зной, днём и ночью, в горе и радость шли к нему люди. Кто-то слушал нестареющий дутар и седого соловья, а те звенели ручьями, не уступая друг другу. Кто-то приходил полистать новые книги и почитать свежие газеты, доставленные очередным вертолётом. Кто-то наведывался посмотреть телевизор. Кто-то спешил поделиться своей бедой или спросить совета, и старик никому не отказывал в радушии и гостеприимстве. Словом, дом Якуба был не столько кишлачной библиотекой, сколько негласным местом первых встреч и последних расставаний, пристанищем и прибежищем для каждого, кто стучался в двери его великодушного и просторного, безраздельного и безграничного дома любви.

И всё было хорошо до поры до времени. Звенел дутар, пел старик, слушали и радовались люди. Дети играли в деревянные лошадки и тряпичные куклы. Пришедшие женщины готовили ужин и пекли лепёшки в арлане, как говорили одни горцы, или кицоре, как говорили другие, называя так свои местные печи, в ту пору, когда низинные таджики называют их тандырами. Мужчины чинили сапоги и домашнюю утварь или сидели, молитвенно закрыв лицо руками и читая священные хадисы, чем испрашивали благополучие грядущего дня.

Вдруг в долину пришла беда, и сын поднял руку на отца, отец – на сына, а брат – на брата…

Клянусь чистой водой священного источника, что близ храма Каабы в Мекке, Замзама не было ещё на многострадальной таджикской земле страшнее беды, чем эта.

Тревога поселилась в кишлаке Рубоб, ибо сельчане забыли, когда в последний раз видели людей снизу. Вертолёты давно не прилетали. Никто не приходил из долины. Страшно и опасно стало ходить по горам, ибо на камни благочестия опустилась чёрная ночь человеческих душ. В горах появились чужаки. Они по своему капризу делали воду красной и, вопреки воле и участию Аллаха, самовольно гасили чьи-то звезды на небосклоне Судьбы.

Жители горного кишлака в один день оказались на острове, отрезанном от всего мира потопом безрассудства и жестокости. Люди оставили газеты и книги, и те пылились на полках и столах. Люди забыли на время свою немногочисленную домашнюю живность, и та кудахтала, блеяла и мычала в стойлах и на насестах. Сами хозяева с тревогой на глазах и болью на сердце смотрели телевизор, если работала динамо-машина. А так, за экономией солярки, не часто включали мощный дизельный движок, который обеспечивал достаточной электроэнергией дом старика; движок когда-то подарили пограничники. И тогда гости молчаливо смотрели, и каждый – в свою сторону, не видя друг друга. Никто не мог понять, как и почему случилось всё это. Есть ли тому оправдание? Есть ли тому объяснение?