Анна Таури - Несущие Свет

В тот день мне позвонили прямо среди дня из школы, где она работала, и спросили, не знаю ли я, почему она не вышла на работу. Ответила, что не знаю, и что сама не видела ее со вчерашнего утра. Я тогда пришла домой очень поздно и сразу легла спать. Утром же уходила рано, и мы не пересеклись. А у самой внутри так и скреблись кошки… Что-то не так, что-то неладно.

Я отпросилась с работы и, волнуясь, и одновременно уговаривая себя, что все в порядке, поехала домой. Как сейчас помню ту тишину в ее квартире. Такая жуткая, бесплотная и одновременно живая. Бесконечная тишина. «Елена Андреевна!» – позвала я, но из горла вырвался лишь сдавленный глухой хрип. Чуть набравшись мужества, позвала громче.

Ти-ши-на.

Я долго стояла у двери в ее комнату и боялась дотронуться к ручке, слушала взбесившееся биение сердца и вспоминала, как в детстве, каждый раз приходя со школы, обыскивала весь дом на наличие трупов. Я почему-то была уверена, что должен был прийти маньяк, зарезать всех, а следом и меня. И радовалась, когда таких не оказывалось. И так каждый день, много лет подряд.

Но кто бы знал, что кошмары иногда сбываются.

Я открыла дверь комнаты: шторы на окнах были задвинуты, стоял полумрак, а по центру комнаты, как изваяние, как неотъемлемый атрибут интерьера, сидела Елена Андреевна, скрестив ноги, напротив моей картины. Длинные светлые волосы красиво лежали на спине.

Я еще раз позвала, и ответом мне была тишина, еще громче – тот же результат. Сердце бешено забилось, я подошла, аккуратно тронула ее за плечо, и мне показалось, что я прикоснулась к статуе – она была твердой и холодной… Холодной, черт! И только тогда до меня дошло. Я начала судорожно проверять пульс, но и кожа на ощупь была холодна. Пульса не было. Не было и дыхания. Я не могла, не хотела поверить… А она сидела, как Будда – глаза закрыты, уголки губ будто улыбаются, и моя картина перед ней.

Дальше было все, как в тумане. Я что-то ей говорила, шептала, настаивала, плакала. Растерявшись от шока, позвонила обратно в школу, и, услышав голос директора, еще сильнее разревелась:

– Да-да. Это я. Нина. Вы приезжайте, хорошо? – говорить сквозь слезы было очень тяжело. – Пожалуйста, хоть кто-нибудь, приезжайте. Она… холодная.

Ожидание было жутким. Приехал директор, за ним скорая, а потом было даже некогда задуматься – так много нужно было всего подготовить, решить и сделать для похорон, что я превратилась в бесчувственного робота, механически выполняющего свои функции.

А после погребального обряда я уехала домой, так как больше не могла оставаться в городе – мне было страшно и… я чувствовала себя виноватой. Я была уверена, что этого не случилось бы, что все было бы иначе, если бы я не задержалась в тот вечер и если бы не… моя картина.

Долго-долго я приходила в себя и все себя корила. Я перестала рисовать и три года не бралась за кисть. Елена Андреевна завещала квартиру мне, но я не могла в ней жить.

И вот, по прошествии трех лет она начала мне сниться. Каждую ночь. Мама испугалась, когда я ей сны пересказала, и на время задумалась, а потом спросила: «Ничего она не просила у тебя?» А я вспомнила странную фразу в завещании – что-то туманное про открывающий сердце ключ в бронзовой шкатулке.

– Езжай прямо завтра, не откладывай. Душу ее непокоишь сколько лет, нельзя так.

– Боюсь я туда ехать…

И вот я здесь, и не так уж оно и страшно. Одиноко только, пусто. Запах пыли, старья, неживое все. Снова очень долго не решалась зайти в ту самую комнату, все боялась пережить шок повторно. Я ходила по квартире, задумчиво трогала пыль, заварила чай, долго смотрела в окно и только потом решилась войти в ее комнату.

Загадка оказалась прямым текстом. Бронзовая шкатулка стояла на столе среди свечек, ваз и письменных принадлежностей. Внутри шкатулки обычный ключ. «Открывающий сердце…» Я задумалась и оглянулась в поисках сердца.

Мне почему-то казалось, что это тоже должна была быть шкатулка. Но ничего подобного я так и не смогла найти во всей комнате. Я долго заглядывала во всякие шкафчики и ящички – ничего, что можно было бы хотя бы косвенно принять за сердце. А потом подняла голову на мою картину. То самое окно, средневековый город за ним, на площади статуя – сердце, опоясанное терновым венком, из ран которого растут розы, сплетаясь с терном.

Отодвинув картину, я нашла в стене шкаф, скрытый в нише. А в нем – кипу бумаг, аккуратно разложенных по папочкам, стопочкам, конвертам. И на каждой – имя. Документы, что ли?