Владимир Чугунов - После катастрофы

До Шереметьева добирались больше часа и за всё время пути ни о чём не разговаривали. Уловив в отце ностальгическое настроение, дочь не приставала с вопросами и во все глаза смотрела по сторонам. Москва в её представлении, как и самого Евдокимова когда-то, была местом больших надежд. Увы, но и тогда только через столицу можно было пробиться на большую сцену. Весь шоу-бизнес крутился тут. Только в отличие от прежних времён, финансовыми делами заправляли распорядители капитала, как, впрочем, и в остальных сферах искусства. Представители бизнеса жировали, производители культурных благ если не нищенствовали, то целиком зависели от распорядителей капитала. К ним Евдокимовы не совались, да и не с чем было пока. Дочь, разумеется, так не считала. Несовершенство до поры до времени не в состоянии видеть своё несовершенство и, пока несколько раз подряд не обожжёт крылья, не успокоится: всё-то ему кажется, обходят его бездарные, с набитыми деньжищами карманами. На самом деле это далеко не так или не совсем так. Евдокимов знал это по собственному опыту. Но когда и кого из молодых людей интересовал чужой, а тем более родительский опыт?

И вот они летели в далёкий Китай, чтобы, скорее всего, в очередной раз обжечь крылья самонадеянности и мнимой самодостаточности.

И это не пустые слова. Буквально накануне поездки случилась очередная ссора. И даже дошло до того, что Евдокимов готов был отказаться от всего (пропади пропадом посланный на оформление заявки аванс, проживание, слава Богу, оплатить ещё не успел, билеты на самолёт – тоже), и всё из-за пресловутой самоуверенности.

– Буду петь «Сказку»! – науськанная местным «кульковским» режиссёром, упрямо твердила дочь.

И тогда Евдокимов решил поставить её на место:

– Хорошо, пой, но без моего участия.

– Как?

– Да так. Я в Китай не лечу.

– Но почему?

– Извини, но я не нанимался оплачивать чужие амбиции.

И тогда Женя завелась всерьёз:

– Ах так! Тогда я возьму кредит и полечу одна!

– Да ради Бога!

В тот же вечер Евдокимов получил по «электронке» сумасшедшее послание, что-то вроде: «Я готова отказаться от всех благ мира ради вспыхнувшей в моём сердце надежды». И ещё: «Ты просто должен в меня верить, как верил до сих пор. Ты только верь и увидишь: я подыму Россию с колен!»

«Эка, – подумал, – куда их занесло (в одиночку она бы никогда до такого не додумалась). Да тут прямо дурдомом пахнет». И написал обстоятельный ответ, что, мол, подымать Россию с колен – удел «жириновских». «И потом, чем ты собираешься это сделать – уж не десятком ли недовведённых до ума ученических опусов?»

Два дня стояла гробовая тишина. Вселенная как будто замерла в тревожном ожидании вместе с томящейся от жары природой. Евдокимов даже облегчённо вздохнул – глядишь, и денежки останутся целыми, тем более что их постоянно не хватало, – как вдруг появляется укрощённая буря, на себя непохожая, отводящая в сторону глаза.

– Па-а, ну прости-и, а-а…

Сколько раз приходилось ему слышать это из детских уст прежде! «Ладно, иди поцелуемся», – отвечал он в былые времена, и полные неизбывной вины детские глазки тут же сияли счастьем.

Но теперь он не знал, что на это сказать. Во всяком случае, нужны были какие-то гарантии. И, прекрасно понимая это, дочь на его молчание разродилась очередным предложением:

– Ну можно же встретиться и всё вместе обсудить.

– Что именно?

– Чего петь.

– Я уже сказал своё слово. Никакой зауми китайцам не надо, только – лирика и здоровый оптимизм, вроде есенинского «Коня».

На сей раз Женя промолчала. Евдокимов принял это за согласие и буквально за два дня до последнего срока перечислил деньги за проживание и купил билеты до Пекина и обратно.

И это была уже не первая ссора, как и не первое участие в конкурсе.

А всё началось год назад, когда, можно сказать, от одной безысходности Евдокимов занялся неблагодарным шоу-бизнесом, а точнее, продвижением дочери на эстраду. Всё сошлось к одному: гибель Ани и, как вспышка молнии в беспросветной тьме, сочинительский талант Жени. Натерпевшаяся за свою недолгую супружескую жизнь дочь шла напролом, и, казалось, не было силы, которая могла бы её остановить. Евдокимов поначалу даже испугался, попытался отговорить, пока не понял, что не отговаривать, а помогать надо, и с не меньшим, чем у дочери, рвением занялся возобновлением былых связей. Не так уж и много их на поверку оказалось, можно сказать, почти ничего. Так что вся надежда была на талант, который надо было ещё развивать, а время для этого казалось упущенным. У дочери было только музыкальное училище по классу фортепьяно. И это бы ничего, да имелась более существенная причина, препятствовавшая обучению, – четырёхлетняя дочь, а это означало, лишь заочная форма оставалась единственно приемлемой. И надо было такому случиться, именно в тот год в их консерватории упразднили заочный факультет по классу композиции. Попробовали они было сунуться в законченный Евдокимовым Московский государственный институт культуры (а попросту «кулёк»), но там всё упёрлось в проживание, и тогда, подумав, он посоветовал Жене поступить в «кулёк» местный и частным порядком брать уроки вокала у хорошего педагога. Постепенно вышли и на приличного аранжировщика – песни буквально тут же расцвели. Теперь не стыдно было показаться с ними на любом конкурсе. И тут как раз кстати подвернулся первый, проходивший в одном из ночных клубов. Результаты еженедельно освещались одним из телевизионных каналов. Евдокимов посмотрел пару передач и посоветовал дочери съездить. И хотя конкурс подходил к концу, после прослушивания Женю сразу же ввели в финал и два раза показали по телевизору.