Ольга Дарфи - Электричество. Роман-нарратив от создателя фильма «Я – Гагарин»

Когда мне было четыре года, бабушка прогуливалась со мной вдоль Фонтанки.

По ходу путешествия она направляла палец в сторону одинаково обветшалых домов и сообщала:

– Здесь живет тетя Аля, помнишь ее?

Я не помнила, но кивала.

– А в этом доме – твоя крестная, вон окна на третьем этаже, давай-ка зайдем!

Я соглашалась. Бабушка вдруг припоминала, что ее сестра Агния все еще работает в больнице окулистом, вряд ли она дома.

– А вон там… Тося с детишками. Бедные дети, – вздыхала бабушка, – вынуждены ходить в сад!

Я завидовала Тосиным детишкам. Пока я наматывала круги по Фонтанке в компании степенной бабушки, дети веселились в детском саду.

– А здесь… – голос бабушки становился тише, и она продолжала свистящим шепотом, – во дворце Шереметьева… Анна Ахматова, матушка… царствие ей небесное.

Бабушка со вздохом крестилась.

Дом Ахматовой выгодно отличался от слегка разъеденных сыростью и подернувшихся тленом остальных домов набережной – хоть облезлый, но с красивыми воротами. Вплоть до старших классов я была уверена, что Анна Ахматова тоже наша родственница.

Фонтанка в моем сознании делилась на три зоны – от нашего нарядного дома до Таврического дворца – путь скуки и уныния. На этом отрезке была мрачноватая желтая школа, стоящая буквой «П», где неизвестный мне родственник дядя Петя, погибший в горах, учился вместе с известным актером Аркадием Райкиным. Бесконечно длинный желтый дом, где на четвертом этаже жил наш родственник – дядя Вася-доктор с сыном, а на втором, в тысяча девятьсот двадцать пятом, в канун Нового года народ прощался с мертвым Есениным. «Не жалею, не зову, не плачу…», – вздыхала бабушка, и мы шли дальше. В длинный путь, по ходу которого она рассуждала о плохом климате Ленинграда и резюмировала:

– Продирающаяся сквозь волосы сырость, лезет в уши, горло и нос, – именно из-за нее бабушка не могла жить в столь любимом ею городе.

Кучерявый дворец и вздыбившиеся кони сразу меняли настроение, идти становилось веселее, а дышать легче. Кроме изобилия бабушкиных друзей, родственников и «дворца Ахматовой», на нашей стороне была малюсенькая церковь без креста. Я придумала, будто она построена специально для придуманных мной соломенных детей, брата и сестры. Они сделаны из белой соломы, как белорусские куклы, у них много тайных делишек, например, поедать в магазине сахар. Однажды соломенных детей живьем закопали в церкви, а крест с нее сняли раз и навсегда – представляла я себе, замирая от ужаса.

Бабушка тащила меня дальше. Она махала рукой и тараторила:

– Дом вольнодумцев (там заседали люди с яйцеобразными головами, из них торчали думы, словно иголки ежа), суд, дом, где жил Толстой (я была уверена, бабушка стеснялась говорить «толстый» и говорила «Толстой»). Соляной дом (его отстроили в пику соломенным детям, поедающим сахар. Чтоб они перепутали, наелись соли и умерли. Но эти дети никогда соль не ели). В Соляном доме был музей, который уничтожил Сталин (усатый таракан из книжки), и… вон, видишь, какой уродливый скворечник (скворечника я не видела, но кивала).

Бабушка влекла меня к Летнему саду.

Летний впечатался в мое сознание эталоном – ровные дорожки, стройные статуи, аккуратная листва, плоский гранит, ровные решетки и ровная Нева. Потом я искала соединение всех этих элементов в других садах мира и не находила.

Бабушка плюхалась на скамейку, удобно откидывалась на спинку, прикрывала один глаз и начинала пристально разглядывать какой-нибудь камень под туфлей. Она приклеивалась взглядом к шероховатости камня, забывая обо мне, погоде и времени. Я кормила голубей, вытащив хлеб из бабушкиной сумки, смотрела на дом Петра, Неву и призывала волны. Волны являлись. Я видела наводнение, затопленный памятник и отчаявшиеся лодки. Я сама начинала тонуть, и тут бабушка встряхивалась, откидывала туфлей камень и вскакивала:

– Что ж мы тут рассупонились! Пора!

На обратной дороге – мрачный рыжий замок. Там диванными подушками задушили мрачного царя. Он кричал, пыхтел, кашлял, но никто его не услышал. Только птица плюхнулась в воду.

И Чижик-пыжик. Бронзовый Чижик на граните тогда еще не висел, но я видела, как он прилетает и пьет воду под ритм бабушкиной песенки: «Чижик-пыжик где ты был – на Фонтанке водку пил!».

Наконец, гвоздь программы – круглый праздничный цирк.

В киоске бабушка покупала «Вечерний Ленинград», а мне «Мурзилку», у меня их скопилось два ящика.

Затем она уставала.