– Как же так? – опешил я. – У тебя ж по литературе двойка с минусом была, а в пении ты «до» от «дзюдо» не отличаешь.
– А мне это и не нужно, – снисходительно пояснил Брендяйкин. – Я ведь не простой бард, а коммерческий.
– Как это? – не понял я.
– Ну если писатель, к примеру, книгу свою на коммерческой основе издаёт, то он за это платит.
– Не улавливаю связи, – наморщил я лоб.
– А тут и улавливать нечего. Писатель платит за издание книги, а я – за то, что меня слушают.
– Так это ж чепуха на постном масле. Нелепица, – не удержался я.
– Ещё как лепится, – парировал Брендяйкин. – Ты бы посмотрел, сколько всегда народу на мои выступления набивается. Полные аншлаги. Посуди сам: разве можно внимать такому с равнодушием?
Брендяйкин взял несколько аккордов и завыл:
«Я певчий пёс, худа моя будка.
Я народу нужен, как больному утка!».
Действительно, без дрожи слушать это было невозможно.
– Постсоветский реализм, в натуре!
Сходство Брендяйкина с воющим псом оказалось стопроцентным. Вот только насчёт будки он поскромничал: будка у него была не худая, а очень даже широкая. Хоть поросят об неё бей. Всем колхозом.
– А сколько ты публике платишь? – осведомился я.
– По-разному, – скромно потупив взгляд, ответил Брендяйкин. – Всё зависит от длительности слушания. Но не больше сотни на нос. Иначе разориться можно… Ну пока, – заторопился он, глянув на часы. – Через десять минут я на большой арене выступаю.
Он сел в «Мерседес» и рванул со своим помощником в сторону стадиона, где уже толпилось огромное число почитателей его таланта.
«Да, – подумал я. – До тех пор, пока в России есть такие люди, как Брендяйкин, искусство не умрёт. Несмотря ни на какие реформы. А может, даже благодаря им».
Когда-то обезьяна превратилась в человека. В свинью или собаку она не могла превратиться по определению. В крокодила тоже. Да и сейчас не может.
Иное дело человек. Он может превратиться в кого угодно. Вот и думай, кто выше: человек или обезьяна.
Малявину такие мысли в голову не приходили. Поэтому он жил, как все. Особо не задумываясь.
В детстве резво гонял по улицам. Как жеребёнок.
Когда учился в школе, много мечтал. И чувствовал себя птицей: летал в заоблачных далях.
Потом поступил в университет. Учился, ходил в театр, читал книжки. Он ощущал себя молодым скакуном на старте.
Потом женился. И превратился в слона. Таскал всё в дом.
Потом, став безработным, он превратился в совсем другое животное. Целыми днями лежал перед телевизором, и ничего ему не было нужно. Лишь заглотнуть очередную порцию немудрёной еды и лечь у телевизора, впитывая полусонным разумом разную дребедень, которая была очень далека от жизни. Он понимал, что превратился в питона. То есть в гада.
И по другую сторону экрана делали всё возможное, чтобы он таковым и оставался.
Больше всего пятиклассник Гриша Горошкин любил старый Новый год.
Не праздник, а сказка.
Бери пакет – и заходи в любой дом. Посевай себе на здоровье сколько хочешь. В прошлом году он целую тыщу напосевал. Не считая мелочёвки: конфет да пряников.
На этот раз Гриша ждал праздника с особым нетерпением. И на то были свои причины. Короче, будильник он поставил на семь.
И не проспал! Утром, едва выскочив на заснеженную улицу, Гриша увидел: в доме учителя английского языка Ивана Петровича Сомова горит свет! Гриша поспешил на огонёк.
Впустила его жена учителя, Галина Васильевна. Прямо с порога Гриша начал разбрасывать пшеницу, бодро приговаривая:
«Сею, вею, посеваю,
С Новым годом поздравляю!
С Новым годом поздравляю!
Счастья, радости желаю!».
Отбарабанив стих, Гриша намеренно медленно пошёл прочь.
– Подожди! – закричала вслед Галина Васильевна. – Возьми вот шоколадку.
И тут Гриша выдал заветные слова:
– Не надо. Скажите лучше Ивану Петровичу, пусть он мне по английскому пять поставит.
После этих слов Гриша вышел на крыльцо и с облегчением закрыл за собою дверь. Самое главное он сделал: сказал. Оставалось одно – ждать результата.
Из цикла «Что за прелесть эти сказки»
В одну из лесных школ, точнее, в птичью гимназию нагрянула комиссия. Чтобы проверить состояние учебно-воспитательного процесса и наметить пути его модернизации.
Учителя и ученики – птички всех мастей – дрожали на своих веточках от волнения и страха: уж больно представительный состав был у этой комиссии.
Читать дальше