Анатолий Сударев - Трудное бабье счастье

– А спасибо кто скажет?..

Потом повернулась к Павлу:

– Ну проходи, паренёк, в избу. Гостем будешь. – Она отворила дверь на крылечко. – Да ноги-то оттопчи! Грязи счас вон скоко, а мы токо-токо полы, смотри, намыли.

– Да я ненадолго… Мне вон токо ей передать.

– Всё одно проходи. Да и дожж у нас заодно переждёшь.

И впрямь, как будто нарочно, полил дождь. Скатывающиеся с покатой крыши крылечка струйки застучали по лежащей на земле большой, из-под камсы, консервной банке – её иногда наполняли объедками со стола, чтобы полакомилась всегда голодная соседская собака. Заслышав голос хозяев, возбуждённо захрюкала в своём уютном хлеву свинья Машка.

Павел, сгорбившись, чтоб не удариться головою о дверную притолоку (как и многие тощие, он был довольно высокого роста), прошёл сначала в сени, потом в горницу.

А Надя вдруг заупрямилась.

– Ты иди, – сказала она матери, – а я скотину пока покормлю.

– Ещё чего! Подождёт скотина.

– Да чего ему надо-то? Я его и знать-то не знаю!

– Вот и узнаешь. – Мать несильно, но настойчиво подавливала, подталкивая дочь ладошкой в спину.

«Да пропади он пропадом!.. Что мне, больше делать нечего, кроме как его узнавать?..» – в сердцах чертыхнулась Надя, но… мать по-прежнему напирала сзади, и ей пришлось покориться.

Прибежали, завидев свет в окнах, обычно где-то пропадающие младшие брат и сестра. Мать наскоро собрала на стол. Не поскупилась, поставила всё, что было из достойного на этот вечер: гречневую кашу с гренками, солёные огурцы, квашенную с клюквой капусту, мочёную бруснику, даже бидончик с домашним пивом. Словом, пир на весь мир. Выпили и закусили.

Павел вёл себя уже привычно для Нади: очень скованно, как будто просеивал, взвешивал, пробовал на зуб и на ощупь каждое слово. Девушка, естественно, тоже помалкивала. Хорошо ещё, что брат и сестра расшалились, – им так редко приходилось видеть у себя гостей! Для них это такое развлечение! Да и мать трещала почти без умолку. Может, компанию хотела поддержать, а может, просто потому, что выпила лишку пива.

Однако время шло, скотина, несмотря на все призывы, оставалась некормленой, на улице стояла уже чёрная ночь, не видно было ни зги. Вскоре и на столе из съестного почти ничего не осталось. Для младших новизна впечатлений постепенно померкла, и они потянулись из-за стола: кто в постель, кто за тетрадки. Словом, настала пора закругляться, и Павел, хотя и тугодум, тоже это раскусил.

– Ну, я пошёл.

Вот и ладно: пошёл так пошёл, Надя даже этому обрадовалась. «Давно бы так!» Мать, правда, судя по выражению лица, выглядела чем-то разочарованной, словно что-то пошло не так, как она задумывала.

– Да куда ты пойдёшь? – резонно заметила она. – Погляди, ночь уж на дворе, переправа давно не работает. Вплавь нешто будешь добираться? Оставайся у нас!

– А у меня там лодка привязана, – возразил Павел. – Я ведь сюда к вам на лодке.

А-а-а, ну раз лодка… Да и не жаждет человек оставаться – пусть поступает как хочет.

Однако, когда Павел уже совсем собрался уходить, мать строго заметила:

– Проводила бы человека, Надя! Тёмно. Не ровён час, повернёт куда не туда, скатится в овраг. На вот! – подала она дочери фонарик. – Посветишь, ежели чего.

Ух, как Наде этого не хотелось! Но мать смотрела строго, и дочка, хотя уже давно вышла из материнского подчинения, решила не перечить.

– Ладно, пошли, – небрежно кинула она Павлу. – Токо быстро! У меня ещё делов впереди воз и маленькая тележка.

Шли молча. Надя чуть впереди, обозначая дорогу, чувствуя затылком дыхание спутника. Сплошная темень, и Павел пару раз наступил ей на пятки.

– Ну ты чего? – огрызнулась она. – Не такой уж и пьяный, как притворяешься. Иди ровно!

«Вот тенёто. Право слово, тенёто. Навязался на мою шею! И чего ему от нас понадобилось?..»

Лодку Павел оставил привязанной в небольшой бухточке. Здесь, на берегу, было немного светлей: впереди, на пригорке, испокон века стоял бакен, подмигивая приближающимся судам, предупреждал о подстерегающей их здесь мели.

– Ну я пошла, – обронила Надя, едва решив, что сполна и добросовестно выполнила свой долг.

Едва успела произнести, как почувствовала, что две крепкие мужские руки ухватили её: одна вцепилась в ватник на груди, другая, как удав, обвилась вокруг шеи. Надя что было сил рванулась, что-то при этом затрещало. Рука, что была на ватнике, ослабла, зато другая, обнимавшая за шею, словно усилила давление. Перед зажмуренными Надиными глазами замельтешили багровые светлячки, у неё перехватило дыхание. Однако недаром она день за днём, по утренней зорьке, в полдень и на закате, выдаивала своих коровушек. Недаром помахивала вилами, играла косой. Пошли ей впрок и другие перепадавшие на долю неприхотливые забавы: то с пилой, то с колуном. Силёнок у неё, оказывается, было не меньше, чем у только что прошедшего воинскую закалку дембеля.