Владимир Ситников - Три сестры и Васька

– А эту как зовут? – спросила она.

– Это полубаян. Без названия. Для забавы сделал, – бросил мастер. – Думал внукам поглянется, да ни один интересу не проявил. Разленились. Проигрыватель у них теперь главный в жизни инструмент.

Васька залюбовалась миниатюрным полубаянчиком. Он так и просился в руки. Ладно умещался в ладонях, но был увесистый. Видно, много голосов поместил в нём мастер. Взяла и оторвала тончик. До чего мелодично пел инструмент – заслушаешься.

– Любимую-то гармонь, как автомашину, как лошадь свою в чужие руки отдавать нельзя, – задумчиво проговорил мастер.

– Правильно говоришь, – согласился Иван. – Вот эту бы я взял, – и погладил гармонь в зелёном перламутре. – А вот ту, малышку, для Василисы бы.

– Эту, зелёную-то, тебе, наверное, не потянуть, – охладил пыл Ивана мастер. – Она у меня самая дорогая. Я её полтора года излажал. Всё сам делал от и до. Не играет, а будто девушка смеётся.

И правда, певуча и звончата была гармонь. Не зря её выделил среди других Иван Родионович. А слова насчёт того, что «не потянуть» только раззадорили его.

Любил Иван Родионович частушку:

Я гуляю, веселюсь,

Никого я не боюсь…

Тятя мерина продаст,

На гармошку денег даст.

Неужели своих у него не хватит?

– Сколько просишь за неё?

Мастер назвал цену. Иван Родионович озадаченно крякнул. Недёшево ценил свой труд Николай Васильевич. Совсем недёшево.

– А Василискина «черепашка» сколько потянет?

Николай Васильевич назвал цену. Эта была куда дешевле, но всё равно выходило, что надо было выложить все деньги, заработанные на уборке. А комбайн его ходил нынче как заведённый. Комбайнер Чудинов как угорелый до поздней ночи жал зерновые, пока не падёт роса. И так два месяца. Гордился. Увесистым получился заработок.

– У тебя зарплата-то хорошая? – подзудил мастер. – На хлеб и икру хватает?

– Хватает, – ответил Иван Родионович.

– На красную или чёрную? – уточнил мастер. Умел уесть.

– На кабачковую, – откликнулся Иван. – Ну как, Вась? Берём?

– Не знаю, – пожала плечами Василиса. Её ошеломила стоимость, названная Николаем Васильевичем. От такой цены волосы дыбом поднимаются.

– Беру и ту, и ту, – решительно сказал Иван Родионович и полез в карман за деньгами.

– Ну ладно, полштуки-то я сброшу. Чувствую, игрок ты от Бога, – подобрел мастер. – И девочка ловко играет. Надо поддержать вас.

Выходили они от мастера обрадованные и сконфуженные одновременно. Вроде исполнили свою заветную мечту. Завели гармони, но оказались с пустыми карманами. А что скажут дома Анфисе Семёновне? Она ведь наказала купить куртки для Жанки и Светки, Василисе зимние сапоги, ей самой шубу каракулевую. С больших-то денег можно. А денежки – тю-тю. Улетели. На что эти наряды брать теперь?

– Матери-то не говори, сколько мы вбухали, а то визгу будет. Не пустит она нас в дом, – предостерёг Иван Родионович Ваську.

– Не скажу, – пообещала Васька, прижимая к боку гармошечку.

Видно, всю дорогу ломал голову Иван Родионович, как ему быть, где перехватить денег, чтоб явиться домой не с пустыми руками и чтобы не заподозрила Анфиса Семёновна истинную цену гармоней. Тогда слёз и ругани будет досыта.

Не доехав до Коромысловщины, попросил Иван Родионович шофёра высадить их у повёртки в Зачернушку.

– Бабулю надо навестить, – объяснил он Ваське. Явно оттягивал время появления перед всевидящими строгими глазами Анфисы Семёновны.

Баба Луша расцвела при виде дорогих гостей. Ой, ой, – захлопотала, неся на стол из клети и холодильника всё, что приберегала на случай, если они появятся.

Иван ходил, будто заново оглядывал стены родного дома, многочисленные фотографии в раме, где отец ещё в гимнастёрке с медалями, а сам он лихой босой пастушок стоит с шелыганом-кнутом на плече, коров тогда пас. Вот вся семья: и мать, и отец, и он посерёдке. Это перед отъездом в училище механизации.

Показали Лукерье покупки. Сначала Василиса сыграла, потом Иван показал, какая голосистая ему досталась вещь.

Решившись, наконец, сказал, чтоб пошла Васька в хлев, проведала свою младшую Вешку. А это время он успел признаться матери, что просадил на покупки гармоней все свои деньги, боится дома появляться, и только мать может их спасти.

– Дак ведь не пропил ты деньги-то, а музыку завёл. Почто ругаться-то? – поспешила оправдать сына Лукерья. Скоко надо-то?

– Да много. Но я ведь верну. Долг платежом красен, – заверил с жаром Иван.

Последние слова мать будто не услышала.