Сергей Кулаков - Сны фантазии

– Ничего, ничего… – говорит он. – Мне нужно идти.

Он выходит из спальни. Он идет, оставив жену, сына…

Город был захвачен и разграблен. Случилось то, что происходило прежде, и прежде этого прежде, и даже прежде того, что совершалось прежде. То бишь – ничего нового для исторического течения времени, но всегда необычное для смертного человека, которому нечасто доводится быть свидетелем подобного зрелища, и потому испытывающего от всех этих действий, переполненных ужасом насильственной смерти и грабежами, и вопиющими беззакониями, лишь омерзение вместе с ощущением собственной слабости и тщеты.

Повсюду господствовал хаос разрушения: дома, в которых отсутствующая внешняя стена (или даже две) обнажала разгромленное, развороченное жилье; жуткие остовы выгоревших жилищ с закопченными стенами без дверей, без окон, без крыш; дымящиеся обломки, когда-то бывшие зданиями… Кое-где виднелись под грудами камней и расщепленного дерева, неубранные трупы людей, животных (чаще собак). Не было птиц. Ни одной пичуги – все улетели, попрятались, замолчали, закрыли свои вечно щебечущие клювы. Тишина. После невыносимого шума, скрежета и воя сражения – густая, тягучая тишина; плотная, точно комок ваты в ушах. Кажется: звуков больше нет. Никаких. Сражение уничтожило их, раздробило на мелкие кусочки. Нет, нет: порыв налетевшего ветра зашелестел листвой уцелевшего дерева, и помятый железный лист сорванной с крыши кровли, едва держась на скобе, начал своё хриплое, заунывное нытьё…

Поодаль сидел человек. Его пытливый взор устремлен был на участок пыльной земли, на котором чертил он обломанной веткой; затем, выпрямив спину и, обхватив подбородок рукой, долго смотрел человек на свои знаки. К нему подошел солдат. Встал прямо на начерченные знаки. С холодным презрением смотрел на чудака-человека. Тот поднял гневный взгляд.

– Эй ты, пошли, – грубо сказал солдат.

– Убирайся с моих записей! – ответил ему человек.

Солдат, не колеблясь ни на мгновенье, вытащил оружие и убил человека. Тот свалился на землю, предсмертными хрипами сдувая то, что было начерчено им. Солдат ушел прочь. В покоренном городе было еще много других дел, которым научила его война.

Теперь и не вспомню, когда приснился тот сон. Пожалуй, во время дневного отдыха. Да и не был он сном, скорее – видением: там, в темноте закрытых глаз, среди движущихся вверх-вниз точек и стеклянных ниточек, возникло облако, переливающееся бледным, опаловым светом, и в облаке – появившемся перед моим внутренним взором – точно резные, проступили письмена. Какая-то короткая строка (а, может, одно слово?), явилась из тумана неподвижного облака, будто Некто бесплотною рукою своей вывел надпись. Мне неведом был язык, я не понимал смысла этой надписи, но она манила меня, переливаясь, как бы вырезанная из драгоценного камня. Время остановилось, а строка продолжала сверкать искристым светом…

Потом я открыл глаза. Видение моё исчезло. Я не помнил надпись, как не понимал её смысла. В памяти осталось только облако, светившееся изнутри бледно-опаловым светом и чудесный блеск, которым блистали таинственные письмена. Они не давали мне покоя, играли с моим воображением, и, неприметно для себя, я втянулся в эту игру. Сложилась сама собою первая строка, на неё начали нанизываться слова второй, рифма которой должна была переплестись с рифмами четвертой строки и шестой, а пятая строка сцеплялась с седьмой и девятой, и – вот так – дальше плелось бы кружево стихотворения.

Плетение прекратилось так же неожиданно, как и началось, и я не мог двинуться дальше. Там, в видении моём, будто бы Кто-то выключил чудесное сияние, и всё опять погрузилось во мрак тьмы. Стихотворение замерло, застыло, оно не давалось мне. Я попробовал насильно закончить его, довольствуясь тем, что уже написано – трюк не удался. Стихотворение, точно дикое животное, отпрыгнуло, забилось в угол и приготовилось дать отпор. Я решил выждать и, спустя некоторое время, вновь подступиться к нему. Однако, время скорее успокоило меня, нежели приручило стихотворение. Я изредка поглядывал на строптивые строки. Однако, стихотворение не обращало на меня никакого внимания. Только покой этот продлился недолго. Однажды, видение вернулось ко мне, во всем повторяя прежнее великолепное возникновение: явилось облако бледного света в темноте сомкнутых глаз, засверкала драгоценными переливами надпись на нем. Нет, я не был поражен видением моим, как в первый раз, но я жаждал увидеть его, впустить в свою душу, чтобы вновь начать плетение заброшенного кружева.